Утоли моя печали

Алексеев Сергей Трофимович

Покинуть Центр оказалось невозможно даже на несколько часов, чтобы съездить домой и выспаться: новое Первое Лицо брало круто и висло на штанине как служебный пес. Вслед за приказом о свертывании, сериями пошли указания и директивы, касающиеся каждого этапа ликвидации, с обязательным последующим докладом.

Кто-то из генералов, сподвижников Первого Лица, зарабатывал себе очки, показывая блестящие организаторские способности и командное искусство, правда, на уничтожении своей же обороны; сам Главком в подобных вопросах действительно был ни уха ни рыла.

Пришлось вновь трубить

общий сбор личного состава, и теперь Центр напоминал муравейник перед ливнем, когда насекомые спешат спасти его от воды, хотя в небе еще ни тучки.

Если бы пришлось наносить Удар возмездия, такой бы суеты не было: каждый знал свое место, как на подводной лодке, и не имел права покинуть его ни при каких обстоятельствах. Тут же по галереям из зоны в зону, нарушая все формы допусков, метались самые разные люди и входили куда хотели, потому что все двери оказались нараспашку, с отключенными замками. Навертевшись среди суеты, Гелий махнул на все рукой и завалился спать в комнате отдыха. Его перестали волновать даже дети-олигофрены.

Пусть кто хочет, тот и чистит эту грязь, доставшуюся ему по наследству!

Но, едва уловив начало сладкой дремы, Гелий взбодрился от пронизывающего сознание электрического удара.

Это была тревога, только не понятно, чем и почему вызванная: машина уничтожения Центра работала в полную силу, а все остальное не имело особого значения. Когда топят корабли, что толку спасать бронзовые ручки? Гелий заставил себя закрыть глаза, отвернулся к стене, расслабился и усилием воли сосредоточил взгляд на закрытых веках – это был старый и проверенный способ уснуть и отключиться. Самые лучшие варианты технических решений, принципиальных схем и открытия приходили именно в такие мгновения, когда разум преодолевал границу яви и сна, света и тьмы. Изобретательство тоже можно было расценивать как поэзию – вещь божественную, неподвластную только уму и здравому рассудку. Идеи приходили из ниоткуда, рождались из ничего и часто в мгновения, совершенно для этой цели не пригодные. Вдруг щелчок, удар тока – и то, над чем когда-то выворачивал наизнанку мозги, приходит само собой, без малейшего усилия, как строчка стихов.

В юности он писал стихи, но не как влюбленные, от переполнявших душу чувств, а скорее от мыслей, – когда лежал в ночной донской степи и смотрел на звезды.

И сейчас, в полусне, к нему пришла певучая и ладная строчка: «Боже Правый, Боже Крепкий, Боже Бессмертный, помилуй нас…»

Она не ударила, не выстрелила в сознание, а как бы влилась в него и не нарушила дремы, что сейчас было важнее всего. Гелий вспомнил, что это слова молитвы, услышанной им от Слухача, и под ее мелодию полуявь сразу же перешла в сновидение.

Из бункера через специальную скважину на поверхность выдвигался перископ, оборудованный по последнему слову техники, так что можно было озирать не только земные, но и небесные просторы… Так вот, Гелию приснилось, будто он смотрит на звезды, а они точно такие же, как над донской степью. И так хорошо ему стало, что он сочинил эту самую строчку и стал напевать, обшаривая небо, приближая или удаляя от себя яркие мерцающие точки. Но вот заметил, как сорвалась одна и упала, вычертив короткий и хлесткий след, а он еще сильнее обрадовался, подумав, что это август, пора звездопада и загадывания желаний. Потом упало еще несколько, однако всякий раз Гелий опаздывал – звезды слишком уж быстро слетали с небосклона… Потом они стали взрываться, рассыпаясь мерцающими искрами.

И тут он сообразил, что это началось уничтожение спутников связи системы УВ. Самоликвидаторы на них были разные: те, что не имели опасных для Земли веществ и материалов, сжигались в плотных слоях атмосферы, а все другие взрывали в космосе. Зрелище было ярким, впечатляющим, однако, глядя на этот фейерверк, Гелий ощущал подступающий к горлу страх: вместе с искрами с неба на землю струился поток какой-то неприятной, отрицательной энергии, напоминающей ядерное излучение. Однако странно – со знакомым запахом духов, названных в честь последней любовницы Наполеона…

Спутники продолжали разрываться и падать сначала по одному, а потом десятками! Такого быть не могло! Нет их в таком количестве. Небо между тем быстро темнело. Еще несколько мгновений, и небосвод стал черным…

– Боже Правый, Боже Крепкий…

Гелий не успел дочитать строки и проснулся. Вытер вспотевшее лицо, отдышался и потянулся рукой наугад к пульту, чтобы включить кондиционер.

Рука наткнулась на чью-то прохладную руку…

– Кто здесь? Кто? – Гелий вскочил, включил свет. Суглобова стояла перед тахтой на коленях, положив голову на подушку, рядом с его головой.

– Что вы тут делаете?

Она услышала угрозу в его словах и постаралась объясниться:

– Знаете, я поняла, что произошло тогда! И это зависит не от меня и не от вас. Теперь я знаю, что случилось! Представляете?

– О чем это вы? – Гелий помотал головой, стряхивая наваждение.

– Вспомните, где мы встретились? Вспомнили?.. Ну там, в галерее Второй зоны! Возле блока триста семь! Когда вы обняли меня и… прикоснулись к груди. Ну, помните?

– Ну и что?

– Сейчас мы с вами снова пойдем туда!

– Зачем?

– Так нужно! Я все поняла! Это потрясающе! Фейерверк! Взрыв!

– Ничего не понимаю. Какой взрыв?

– Взрыв чувств! Вы же хотите меня? Хотите?

– Странно… На самом деле хочу.

– Вот! А отчего? – счастливо засмеялась она. – В этом блоке – аномальные явления! И возле него! Монтеры устанавливали спецтехнику после погрома, а я проверяла, там сбои были… Вошла в триста седьмой блок и потом поняла, откуда все…

– Что – все?

– Да эти чувства! Будто наркотическое опьянение! Истома… На мужчин это действует иначе… Вы стали как бог. Одно прикосновение, и я чуть не умерла.

– И что же вы хотите теперь?

Марианна взяла его за руки, сказала шепотом:

– Мы с вами войдем в триста седьмой блок. Вместе. И останемся там… на некоторое время.

– Зачем? – снова спросил Гелий. – Это что, эксперимент?

– Вы же хотите меня?

Он потрогал рукой ее подбородок, провел пальцами вниз по горлу и остановился на груди, расстегнул пуговицу на форменном платье.

– Хочу… И вовсе не обязательно идти в триста седьмой и экспериментировать… У нас хорошо и здесь получится.