Шрифт:
Авторское предисловие ко второму изданию
«Книги имеют свою судьбу». Первое издание этой книги воспоминаний, или лучше назвать ее книгой антивоспоминаний, вышло в свет только в прошлом году. Зачем же так скоро понадобилось второе? Дело в том, что в течение нескольких месяцев после выхода этого произведения (и в ответ на его публикацию) произошли некоторые события, после которых история, описанная в «Утонченном мертвеце», предстала совсем в другом свете. Возвращаясь к первоначальному варианту, я смеюсь, хотя, по идее, должен расплакаться. Мне казалось, что я смогу выглянуть в прошлое, как в окно. На самом же деле, я смотрел не в окно, а на стену с нарисованным на ней окном…
Всего лишь иллюзия… обман зрения и сердца… Когда я в последний раз был в Брюсселе, Рене Магритт показал мне одну из своих ранних работ, «Человеческий фактор I», на которой изображена картина, стоящая на мольберте на фоне пейзажа. Таким образом, часть пейзажа закрыта картиной. На картине изображена как раз та часть ландшафта, которую она закрывает. Мы, однако,
Глава первая 1951
Лондон, декабрь, 1952.
Кэролайн снится мне редко. Однако вчера мне приснилось, что мы с ней гуляем по луна-парку в Баттерси. Она сказала, что хочет нарядиться молочницей. Я пообещал подарить ей миниатюрный дворец Трианон. Потом я встал перед ней на колени. Она торопилась, ей надо было вернуться в контору, но все же она снизошла до того, чтобы накормить меня пастилками от кашля.
Где сейчас Кэролайн? Куда все пропали? Я брожу по знакомым до боли улицам Сохо и Блумсбери и не встречаю вообще никого. И не только в Сохо и Блумсбери. Я бываю в других местах тоже – в Илинге, Сент-Олбансе, -в предместье Сен-Жермен – везде улицы неизменно пустынны, за исключением толп коммерсантов в элегантных костюмах и котелках, спекулянтов и уличных торговцев в мягких фетровых шляпах и костюмах попроще, и солдат и матросов, отпущенных в увольнительную. Но все они – мертвые. Только женщины представляются живыми. Я пристально вглядываюсь в лица женщин, ищу Кэролайн, а если не Кэролайн, то кого-то другого – просто какую-нибудь женщину, – в надежде ее изучить и тогда, может быть, лучше понять Кэролайн.
Никого нет. Ни Кэролайн. Ни Неда Шиллингса. Ни Оливера Зорга. Ни Дженни Бодкин. Ни Маккеллара. Ни Феликс. Ни Хорхе. Пропала даже Памела, а ведь каждый вечер, когда она пела, ее приходили послушать сотни человек. Куда все подевались? Может быть, я на минуту отвлекся, и за эту минуту, пока я стоял к ним спиной, они заключили тайное соглашение и разом подались в хранители маяков, ушли в монастырь или завербовались в иностранный легион? Быть может, они успокоились, остепенились, поселились в каком-нибудь тихом предместье, устроились секретарями, страховыми агентами, внештатными оформителями и т.д. Хотя в последнее как-то не очень верится.
Передо мною лежит фотография, на которой заснята часть нашей группы. Снимок сделан в 1936 году, месяца через два после закрытия Первой международной выставки сюрреалистов в галерее Нью-Барлингтон. Мы стоим перед входом в галерею Винкельмана на Риджент-стрит. Все щурятся на яркое солнце – все, кроме Неда, который бесстрашно таращится в объектив со своего места в центре. Блестящие белки его глаз всегда ассоциировались у меня с чем-то хищным. Большинство из нас улыбается робкой, несмелой улыбкой. Дженни Бодкин в полосатой матросской тельняшке машет одной из своих знаменитых кукол для кукольного театра абсурда – той самой, в виде прожорливого волосатого влагалища. Джордж стоит на коленях в первом ряду и неубедительно изображает борьбу с концертино. Бокалы с вином и дымящиеся сигареты представлены в полном объеме. Бокалы подняты в тосте, предназначенном Неду, поскольку мы как раз отмечали его выставку. Феликс сидит у ног виновника торжества и тянется шаловливой ручонкой к его промежности.
Я стою с самого края, в тени под навесом у входа в галерею. Сейчас я смотрю на себя на снимке и вспоминаю, чем были заняты мои мысли в тот день. Я хотел уговорить Винкельмана, чтобы он сделал выставку моих иллюстраций к Маккелларову «Детству и отрочеству Гагулы». Но я, видимо, был недостаточно убедительным. Оливер обнимает меня за плечи одной рукой, а другой рукой прижимает к себе Монику. Кэролайн на фотографии нет. «La femme trouvee»*, она не входила в наше объединение. Но это она нас снимала. Позже, значительно позже, уже после войны, на основе именно этого снимка я написал ретроспективный портрет нашей группы. Я ничего не менял, только нарисовал всех присутствующих с закрытыми глазами, как будто они крепко спят и поддерживают друг друга в своем коллективном сне. Единственный человек на портрете, который не спит – это я сам. Я стою с широко распахнутыми глазами и смотрю на зрителя с края холста. Теперь картина находится в собственности лондонской Национальной портретной галереи и, должно быть, лежит у них где-то в запасниках в качестве резервного экспоната.
* Найденная женщина (фр.). По аналогии с objet trouvee – найденным предметом, вещью из повседневного обихода, которую сюрреалисты использовали в качестве материала для создания своих произведений. Обыкновенный предмет, часто промышленного производства, представленный в определенном контексте, становился произведением искусства и приобретал
В наш кружок «Серапионовых братьев» входило человек двадцать-тридцать, плюс восторженные почитатели и всякие сопутствующие товарищи. За последние несколько лет до начала войны не проходило буквально ни дня, чтобы ты не встретил кого-то из них на улице или в клубе. Заходишь вечером в «Дохлую крысу» и видишь, как минимум, с полдюжины «своих». Если ты был в центре Лондона и случайно не встретил кого-то из братьев – это считалось едва ли не странным. На самом деле, мне кажется, что до войны даже случайности проявляли себя по-иному. Мы, члены братства, были уверены, что сможем все изменить. Искусство, литературу, политику -все. Теперь бары и клубы Сохо принадлежат новым людям. Более шумным, более пьяным и более уверенным в себе. Мак-ларен-Росс. Тамбимутту, Колкахун, Макбрайд, Дилан Томас, Нина Хамнетт. Старая гвардия исчезла почти без следа. Я изредка вижусь с Полом Нэшем и Дэвидом Гаскойном. Пару недель назад я приметил в витрине какого-то магазина одну из игрушек Дженни Бодкин. Того самого плюшевого медвежонка с молотком в лапах, который, если взять его в руки, рычит: «Поставь меня на место». Нед Шиллинге умер, как и обещал. Мы до сих пор переписываемся с Гербертом Ридом, хотя в последнее время тон наших посланий становится все более язвительным. Я слежу за публикациями Оливера Зорга в «Горизонте» и других литературных изданиях, но не знаю, где его можно найти, а все письма на имя Сирила Коннолли для последующей передачи Оливеру Зоргу остаются без ответа. Сам Сирил божится, что не знает, где сейчас живет Оливер.
Оливер Зорг, Пол Нэш, Хорхе Аргуэльес, Герберт Рид. До меня как-то не сразу дошло, что все упомянутые имена, и мое – в том числе, могут создать у читателя в корне неверное представление, о чем эта книга. Это не история «Серапионовых братьев». И ни в коем случае не автобиография. Я сам ненавижу автобиографии, все эти скучнейшие подробности из жизни родителей автора, его бабушек и дедушек, его прадедушек и прабабушек, воспоминания (чаще всего неприятные) о школьных годах и лирические пассажи о том, как автор все же расправил крылья, когда стал студентом университета, и т.д., и т.п. Меня это не вдохновляет. Я не вел дневников, которые могли бы послужить основой для монументальной автобиографии. У меня есть только дневник сновидений, куда я записываю те немногие события, которые происходят со мной во сне. Если вас интересуют мои родители, достаточно будет сказать, что мой папа – Лотреамон, а мама – Алиса в стране чудес. Что касается моего детства, то оно продолжается до сих пор. В плане познания мира, бутылка виски служила мне микроскопом, а бордель был единственной лабораторией.
Эта книга – не мемуары художника. Я пишу ее не для того, чтобы рассказать о себе. Мое участие в организации Первой международной выставки сюрреалистов в Лондоне, наша ссора с Андре Бретоном, мой разрыв с сюрреализмом, моя карьера военного художника, мои работы, мой психованный психоаналитик, из-за которого я угодил под суд – все это упоминается здесь лишь постольку поскольку. На самом деле, эта книга не обо мне. Мало того, я пишу не для вас – если только вы не Кэролайн. Вещь, которую вы сейчас держите в руках, это не литература. Это магическая ловушка. Она создавалась с единственной целью: найти Кэролайн. Разумеется, книга должна выйти в свет. Каждый ее экземпляр – как послание, закупоренное в бутылку. Мне представляется множество этих бутылок, плывущих по странным, далеким морям. Собственно, в этом-то и заключается парадокс. Для того чтобы «Изысканный труп» исполнил свое единственное предназначение, необходимо, чтобы он разошелся многотысячными тиражами, хотя эта книга – действительно очень личная, и сделана для одного человека, и адресована только ему. То есть, ей. Если вы все-таки соберетесь ее прочесть, вы очень скоро поймете, что как литератор я полностью несостоятелен. У нас в братстве были свои писатели, Оливер и Маккеллар. Я же, художник, затеявший делать книгу, вторгаюсь сейчас на незнакомую территорию. Мне действительно проще думать, что я пишу очередную картину, только не красками, а словами; и под мазками из слов, вымыслов и неправд лежит темный грунт меланхолии и жалости к себе. Эта книга, мне кажется, выйдет похожей на печальные, сумрачные полотна генуэзского живописца Алессандро Магнаско – унылые и хмурые пейзажи в тусклом свете вечерних сумерек, на которых с трудом различаются расщелины в скалах и безбрежные болота, и посреди этих пустынных ландшафтов, наполовину сокрытые листвой или завалами камней, иной раз проглядывают одинокие фигуры бледных и изнуренных отшельников или печальных шутов, их измученные тела словно высвечены вспышкой молнии.
Закончив этот абзац, самую длинную цепочку слов из написанных мною с тех пор, как я бросил школу, я пошел прогуляться по Южному берегу. Там как раз проходил «Фестиваль Британии», и я решил заглянуть на выставку. В экспозиции были представлены очаровательные и донельзя изысканные механические конструкции Эммета, очень английские нелепости Джона Пайпера, зловеще-футуристический Скайлон и не особенно захватывающая коллекция мебели серии G-Plan. Меня особенно удручали явные признаки доместикации сюрреализма, встречавшиеся повсеместно. Сейчас стало модным писать пейзажи с завышенной линией горизонта, размечающей пустое пространство, где нет ничего, кроме нескольких загадочных объектов, разбросанных как попало, а на рекламных щитах сплошь и рядом красуются изображения вырванных глаз и отделенных от тела рук. Сюрреализм утратил свое изначальное предназначение: провоцировать, эпатировать и удивлять. Былая сила его обаяния теперь стала более чем сомнительной. Фестиваль – это праздник. Ничего себе праздничек!