Утопленница
Шрифт:
— Да нет, ничего. Так о чем вы говорили?
— Я всюду сую свой нос — такой уродился. Мне захотелось выяснить, насколько Энджи приспособилась к сексу. У меня нашлась учебная фотография нагого взрослого мужчины, двадцать на двадцать пять. Прекрасное тело. Пособие по анатомии. Я сунул снимок между бумагами, передал ей. Она тут же вернулась и возвращает фотографию, говорит, по ошибке попала в бумаги. Говорила естественным тоном, как медсестра. А я спрашиваю: что это такое? Она снова смотрит на картинку и объявляет, что это изображение мужчины в развевающихся белых одеждах. Она не лгала, Станиэл,
— Энджи разбирается в анатомии?
— Немного. Начинала учиться на медсестру, но через несколько месяцев бросила школу. А-а, вы все еще думаете о Джесе? Я размышлял и над этим. Мог бы я, например, нанести такое ранение? Как? Джес физически был тщедушным, хилым. Я должен бы вытащить его из машины, согнуть и, крепко держа, мог бы, подчеркиваю — мог бы глубоко вдавить диафрагму, так глубоко, чтобы достать сердце и нажать на него.
— Энджи сильная девушка.
— Но не чудовище же она!
— Могла бы совершить чудовищные поступки, если вообразила, что действует по велению свыше. Если слышала праведные голоса. Мистика какая-то! И привкус извращенности.
— Если бы это действительно имело место!
— Как ее можно заставить рассказать обо всем? Нил пожал плечами.
— Снова пентотал. Гипноз. По-моему, Энджи — хороший объект для внушения. Но это осуществимо лишь по ее желанию или по решению суда, приятель. Что?
— Мне ее жаль, доктор.
— Конечно, Энджи — случай экстремальный. Но приберегите жалость и для других. Эта идиотская культура изуродовала жизнь гораздо большему числу людей, чем вам кажется. Пуританское наследие внушает, что секс — нечто скверное. А жизнь свидетельствует, что секс — необходимое удовольствие. Вот и выкручиваемся, изворачиваемся, урываем украдкой, делаем из него подозрительную тайну. Лечим множество последствий — фригидность, импотенцию, отчаяние. А те, кто наиболее пострадал от такой аномалии, хотят выдрать из своих мозгов все, что принимают за скверну, но не могут и потому подвергают цензуре все, до чего доберутся, а потом считают себя чистыми, праведниками. Столько отвратительного крика вокруг простого, прекрасного и естественного акта оплодотворения. Если объявить одежду противозаконной, мы излечились бы за одно поколение. Что?
Нил отвез Станиэла обратно в мотель. У стойки дежурного ему передали записку Барбары — она находится в бассейне мотеля. Поздние солнечные лучи оставались тяжелыми и ослепляющими, но на востоке собирались грозовые облака. Резкие порывы горячего ветра раскачивали верхушки пальм. Металлические шезлонги под спущенными зонтиками пустовали, и в небольшом бассейне была одна Барбара — в белой шапочке и желтом купальнике, она мерила его из конца в конец, глубоко загребая руками и энергично работая ногами. Заметила его, лишь когда Пол, пройдя вдоль бассейна, встал в конце, поджидая ее. Остановилась, держась за бортик, и, жмурясь, вытирая глаза, расцвела в улыбке.
— У вас неплохо получается, — похвалил ее Пол.
— Давно не тренировалась. А сейчас захотелось заняться чем-нибудь, чтобы почувствовать усталость.
Выбравшись из бассейна, она распрямилась.
— Наткнулась на распродажу купальников — три девяносто пять. Барбара направилась к шезлонгу, где было полотенце и босоножки, двигаясь несколько скованно, как всякая женщина, знающая, что за ней наблюдают. Сняв шапочку, встряхнула каштановыми волосами. Светлая, матовая кожа рук и ног слегка порозовела от свежего загара.
Обтерев лицо и плечи, Барбара села в тени зонтика и виновато посмотрела на него:
— Пол, я вчера вечером наболтала кучу лишнего. Притянув стул пол зонтик, усаживаясь, он успокоил ее:
— Вам не в чем оправдываться.
— Я и не оправдываюсь. Но чувствую себя глупо и виновато.
— Просто у вас вчера был тяжелый день.
— Спасибо, что вы меня слушали. И при вас мне не хочется выглядеть жалкой. Но я слишком себя скомпрометировала.
Он улыбнулся.
— Что значит слишком? Вам стало бы лучше, если каяться вздумалось бы мне? А я умею очень красочно исповедоваться.
— Пол, я не думала...
— Например, вчера вечером. Сильное влечение — только не говорите, что вы этого не испытывали. Вы стояли на грани нервного срыва. А я чуть было не создал новое осложнение, и не уверен, что вы с ним справились бы.
— Не знаю... — Она прикусила губу. — Но вы же это не сделали.
— Да, не сделал. Но когда вернулся к себе, горько пожалел. Какого черта! — твердил я. Что ты хочешь доказать, Станиэл? Только руку протяни, а я отказался, и, может, больше никогда это не будет так просто.
— Но я...
— Барбара, я человек не очень приятный. Мне следовало бы вас утешить, а я расстраиваю. Но тогда получалось, что мне нужно лишь одно. Никаких чувств, никаких моральных обязательств. Только эта простейшая, древняя, как мир, жажда. Потом сделать ручкой и удалиться. Благодарю, мадам.
Бросив на него вымученный взгляд, она едва слышно произнесла:
— Наверно... может, я и не стою большего.
— Вы стоите намного большего... поэтому я и ушел.
С опущенными глазами, поникшая и печальная, она повторила:
— Немного я стою!
— Не будьте идиоткой! — рявкнул он.
Молча взглянув на него, Барбара кивнула, словно соглашаясь с собственными мыслями.
— Влечение — да, это я чувствовала. Само по себе оно означает немногое. Но, наверно, для людей это единственная исходная точка. Мне это льстит, Пол. Приятно, что вы хотите меня. Сейчас мне необходима такая уверенность. Довольно долго я чувствовала себя потаскушкой. Не нравлюсь себе.
— Мне вы нравитесь.
— Именно это мне хотелось услышать. Вы мне тоже нравитесь. Казалось бы, достаточно, чтобы я сказала — хорошо, утолим нашу жажду. Кому до этого дело? Но я не умею жить так... рассудочно.
— Но я ведь и не жду от вас этого. Боже мой, Барбара, я только... Засмеявшись, она отвернулась.
— Вы не хотите себя связывать, а я, наверно, не могу обходиться без постели. Разумное основание? Думаете, это мне нужно? Жалкие отношения. Вроде торговой сделки, возможно, не совсем честной. Но не будьте слишком пессимистичны, Пол. Может быть, когда отношения кончатся, вы не сделаете ручкой, и мы всласть наговоримся, чтобы расставание было достаточно впечатляющим и драматичным.
— Почему вы так безжалостны к себе?