Утреннее шоссе
Шрифт:
– Зачем же так, Серафим Куприянович? Не в первый раз отправляем.
– Пусть знает Антон. Ты у нас голова всему.
«Повязывает Параграфа. Словом повязывает. Теперь и посторонним известно о какой-то особой роли Гусарова в их игре, – подумал Клямин. – Чтобы не особенно задирался. Наверное, для этого он и прихватил Гусарова с собой».
– И мне урок, – продолжал как бы невзначай Серафим. – Больше тебя слушаться. Факт! Верно, Виталий?
Гусаров сидел злой, зыркая исподлобья на Клямина.
Но на этом игра Серафима не закончилась. Он встал со скамьи, сделал несколько шагов, взглянул в молочное
– А теперь, друг Антоша, расскажи нам, как же ты, такой ас, аварию сотворил с казенным автомобилем? – Серафим не оборачивался. – Только как на духу. Я ведь сквозь землю вижу. Не родился еще человек, который Серафима Одинцова обманет.
Он резко оглянулся, взглянул на Виталия Гусарова и рассмеялся.
«Неужели все разузнал?» – без смущения изумился Клямин.
А Серафим не отступал. Он шагнул к столу и, положив ладони на колени Клямина, приблизил к нему острое лицо:
– Рассказывай, Антон, рассказывай. Как же ты так? Все камень объезжали, а ты не успел. Или он у тебя под носом свалился? Куда ж ты тогда глядел, любезный? – Его глаза смотрели прямо в зрачки Клямина.
И Клямин рассказал все, как было. Серафим хохотал, прижимая ладони к груди:
– Ох, не могу!.. И вправду жадность фраера сгубила… Ох, не могу…
Параграф зашелся мелким смешком в тон хозяину.
Внезапно Серафим затих, определенно подчеркивая, что хочет сказать нечто весьма важное и что слушать его надо внимательно.
– Я, Антон, хотел по случаю окончания твоей командировки банкетик устроить небольшой. У Яшки. Посидеть в его баре, при свечах, без посторонних. Заранее все оговорил. Диковинную еду Яшка обещал на стол выложить. Теперь отменю я тебе угощение, Антон. Не время. Пока ты свой автомобиль в родной гараж не поставишь…
– Через неделю обещали, – буркнул Клямин.
– Долго ждать, Антон. Ты, друг, сегодня же вылетишь в Ставрополь. В деньгах себя не связывай. Понял? Но автомобиль доставь в лучшем виде.
Серафим еще ближе придвинул лицо к лицу Клямина, и тот увидел, как на виске собеседника набухла голубая жилка. Вся кожа была прошита тонкими бурыми ниточками капилляров…
– Всех купи-перекупи. Сутки пусть работают. Но послезавтра автомобиль должен стоять в гараже. Это не прихоть, Антон… А если увидишь, что не складывается, найми за любые деньги грузовик. Погрузи, накрой брезентом и доставь сюда. Ты и так упустил время…
Клямин увидел в глазах Серафима страх.
– Самолет на Ставрополь вылетает в три часа ночи, – произнес юрисконсульт. – Я куплю билет и заеду за вами, Антон. Где-то в час ночи. Дайте ваши паспортные данные…
– И отдохни, Антон, в Ставрополе не отдохнешь. – Серафим выпрямил свою тощую фигурку. – Пойди с Параграфом, перекиньте чемоданчики в мой автомобиль, там и паспорт перепишете. А я побуду на берегу, воздухом подышу свежим. Давно собирался, все случая не было.
Возвращаясь домой, Клямин заехал в ресторан «Глория», прихватил кое-что на обед, взял несколько миндальных пирожных. Теперь же, приняв сто граммов водки, он неторопливо сервировал кухонный стол на одну персону…
Ему хотелось напиться. Но не сразу, а постепенно, с гулянием. Терпеть он не мог эту босяцкую манеру: взять бутылку и сделать ее сухой через пять минут. Клямин любил гулять. А это ко многому обязывало. Он мог бы остаться в ресторане, но слишком мерзко было на душе. Никого не хотелось видеть.
В глубоком, темном шкафу висело несколько отличных костюмов. Клямин выбрал серый, финский, еще ни разу не надеванный. К нему пойдет, наверное, эта рубашка, кремовая, с темной искоркой и узорной строчкой…
Он умылся, освежил лицо и шею итальянским одеколоном. После этого выпил еще пятьдесят граммов, надел рубашку, повязал галстук, влез в костюм, достал новые туфли.
Настроение приподнялось. Он даже подумал, что, может быть, ему не стоит так замыкаться. Не пригласить ли Леру? Но к окончательному решению не пришел, так как суп уже подогрелся и великолепные фирменные котлеты «Глория» все настойчивее пощелкивали на глубокой сковороде…
Клямин сел за стол, продел за воротничок угол крахмальной салфетки, придвинул к себе закуску…
Закусон у него сегодня собран рыбный. Осетровый бочок, маринованные миноги, паюсная икорочка. Долька лимона, маслины с лохматой восточной зеленью довершали рисунок… Наконец-то можно выпить официально, под закуску, не стыдя себя за нетерпение и суету.
Он взял емкую хрустальную рюмку. Сколько же в нее входит? Сто или сто пятьдесят? Эта мысль неизменно посещала Клямина перед гулянием. Надо наконец-то выяснить определенно… Он встал, но не для пробирочных манипуляций: не хватало музыки. Однако едва он успел подобрать соответствующую настроению пластинку, как сквозь толстый ковер просочились тягучие звуки скрипки – Додик Борисовский взялся за дело.
– О! – воскликнул Клямин. – То, что нужно!
Первую рюмку он решил пропустить без тоста. Хотя ему было что сказать… Осетровый бочок оказался несколько суховатым, да и икорочка слегка обветрилась, заждалась, родимая… Когда он в последний раз лакомился икрой? Не так уж давно, в командировке, на ранчо у какого-то Теймура. Все пытался понять: откуда в таком далеком ауле оказались редкие дары моря?
«Селекция, дорогой! Учил в школе? Берем барана, режем, потрошим, выделываем шкуру. Долго выделываем. Пока эта шкура не превращается в черную икру, – объяснял горский князь Теймур. – И в этот дом. И в этот автомобиль… Селекция!»
Дымился суп в широкой тарелке с голубой короной на дне. Пряный запах возбуждал аппетит. Кухня ресторана «Глория» славилась в городе… Клямин прикрыл в блаженстве глаза – хорошо ему было. Так за что же он, собственно, мог поднять рюмку? За то, что с Натальей все закончилось спокойно, разрешилось само собой – собралась и уехала. И вновь он, Антон Клямин, остался таким же вольным казаком, каким себя знал. Не надо ломать голову, решать вопросы, к которым он не был готов. Так какого черта он торопился уехать из Ставрополя? Надеялся, что объявится Наталья? Его дочь? Какая там дочь! Откуда? Что он – водил ее за ручку через улицу в детский сад? Сидел у ее постельки, когда она болела, переживал? Или хотя бы помнил ту женщину, которая ее родила? Знал ее имя? Какие-то смутные воспоминания двадцатилетней давности. Возможно даже, он имеет в виду вовсе не эту, а другую женщину. Мало ли их было за годы службы, все в памяти перемешались…