Утреннее шоссе
Шрифт:
По тяжелому молчанию Гусарова Клямин понял, что попал в самую точку.
Двор по-прежнему казался отсеченным от большого шумного города. И даже тихие далекие звезды, что падали в колодезный раструб теснившихся стен, казались случайными огоньками.
Клямин придержал ворот рубашки. Цепочка, на которой висел брелок, тронула пальцы металлической прохладой. Закурить бы. Но Клямин вспомнил, что оставил сигареты наверху, – не возвращаться же обратно. Хватит, он уже нагляделся на Гусарова досыта…
И тут слабый шорох привлек его внимание. Клямин повернул голову.
– Ты, что ли, гундосый?
– Я, – подтвердил Макеев. – Дозыдаюсь тебя, Антоска.
Клямин молчал. Он вдруг почувствовал какую-то жалость к этому мятому человечку.
Макеев сделал несколько шагов. Жеваный пиджачишко падал с его тощих изломленных плеч.
– Плости меня, Антоска. Плости, будь милостив. Подлец я. Млазь земная.
– Что это ты так себя? Курить есть?
Макеев торопливо похлопал себя по карманам. Достал пачку и протянул Клямину.
– Хоть польза какая-то от тебя, лжесвидетеля. – Клямин закурил.
– Плости, Антон. Ведь я тебя на кол своими луками сажаю.
– Ладно, Жора. Всплыву я еще.
Клямин удивился себе – не ослышался ли он? – назвал пляжного коршуна по имени. И Макеев это учуял, приободрился.
– Не мог я тебя не доздаться, Антон. Вся жизнь моя сейчас пеледо мной плошла… Э-хе-хе… Ведь я всю войну в танке… А сейчас? Все она, водка плоклятая. Все из-за водки полетело. Семья была, жена была, Катя. Блосила меня, поганого. И сын… У меня ведь сын есть. Тебе под стать. Инзенел!
– Главный инженер? – Клямин вспомнил встречу с Макеевым у соседа, старика Николаева.
– Не смейся, Антон.
– Ладно, Георгий. В суде все про себя расскажешь. И про меня.
– Не буду я плотив тебя выступать. Клянусь сыном!
– Ладно, ладно. Ступай, родимый, – усмехнулся Клямин. – А то Параграф засечет тебя со мной. Премии лишит.
– А ну их в зад! Подлецов этих. – Макеев взмахнул руками. – Не боюсь я их. Как спустился во двол сюда, понял – не боюсь… И вот тебе сказу. Земля у них под ногами голит. Под Селафимом и его длузьями. Я тосно знаю. Потому они и хотят тобой заклыться. Вот-вот Селафима забелут. Многих из его длузьев уже алестовали. И у нас тут, и на Кавказе…
Клямин и сам понимал, что неспроста Серафим сулит ему такие откупные за отсидку. Видно, все у них прахом пошло, настигли их. Потянуть бы немного, исчезнуть, переждать, пока их не переловили. Но в следующее мгновение он уже думал о том, что и сам загремит с Серафимом. Не в стороне же он стоял от дел их нечестных. Да, куда ни кинь – всюду клин, западня. А чего он ждал? На что надеялся, глупец?..
– Ладно, Георгий… Всем нам в кутузке сидеть… А пока дай чистым воздухом подышать, ворота не заслоняй.
И Клямин поспешил на улицу.
6
Телефонный звонок пробивался на площадку сквозь дверь.
Ключ цеплялся бородкой за бортик скважины, вызывая у Клямина неистовство.
Он был уверен, что звонит она. Не выломать ли эту холодную дверь, укутанную в дерматин?
Наконец замок сработал.
Клямин рванулся к телефону, умоляя судьбу продлить на секунду пунктир позывных, самых желанных для него в эти минуты полной душевной опустошенности и одиночества.
– Алло, – проговорил Клямин и провел языком по спекшимся губам. – Алло, я слушаю тебя. Это ты, Наташа?
– Здравствуйте. Это Костя.
Появление какого-то Кости в этом как бы уже прожитом куске жизни Клямина было нелепо и непонятно.
– Какой еще Костя? – Голос потерял упругость, стал дряблым, растерянным.
– Костя-таксист. Я вез вас из аэропорта. Вы дали свой телефон. Обещали помочь – сказали, к кому обращаться в парке насчет нового автомобиля.
Клямин похлопал ладонью по карманам, достал пачку сигарет и, придерживая трубку плечом, закурил. Дым путался в решетке микрофона. Зыбкие сизые космы вытягивались длинной крутой волной, как волосы Натальи. Они поднимались нимбом над аккуратной ее головой, падали по плечам на грудь и спину.
– Сколько тебе лет?
– Двадцать. А что?
Клямин не ответил. Этот мальчишка почти ее ровесник. И кажется, у него такого же цвета волосы.
– Послушай, у тебя какого цвета волосы?
Трубка таила обескураженное молчание. Клямин переспросил.
– Не знаю… Светлые вроде… Я попозже позвоню, – замялся Костя.
«Не пьян я, не пьян», – усмехнулся про себя Клямин и проговорил:
– Не надо позже! – Он испугался, что Костя сейчас оставит трубку. Помолчал. Собрался с духом. И чего он так испугался?
В распахнутую дверь тянуло сыростью лестничной площадки. Именно такой влажной плесенью пахнет тишина ночного дома. И если захлопнуть дверь, то очутишься в безопасности и все волнения окажутся не чем иным, как страницами книги из жизни какого-то другого человека, случайного однофамильца. Надо лишь захлопнуть эту книгу и швырнуть ее куда-нибудь подальше…
Свободной рукой Клямин потянулся к дверной ручке и тут почувствовал сильный укол в левом предплечье. Скорее не укол, а острое щемление, словно горячие присоски впились во что-то слева в груди, затрудняя дыхание.
«Что еще! Вот новости», – подумал Клямин, не принимая боль как свою – он был для этого слишком здоровым человеком. Это могло с кем угодно случиться, только не с ним.
– Что вы молчите? – спросил Костя.
Клямин боялся опустить плечо. Казалось, стоит ему изменить позу, как боль разорвет левую часть груди. Так он и стоял, наклонив голову к поднятому плечу, прижимая телефонную трубку.
Костя в нерешительности повторил свой вопрос.
Клямин молчал. Неужели это и называется сердечным приступом? Или даже инфарктом?.. Рваные мысли ворочались в голове, подчиняясь одной главной: неужели сейчас сердце сдаст, остановится? Неужели он умрет? Здесь, в прихожей своей квартиры. Нет, этого не может быть. Это настолько нелепо, что он улыбнулся напряженной медленной улыбкой, похожей на гримасу. Он хотел жить сейчас, завтра и дальше. Пусть в заключении. Пусть он пройдет через наказание за чужие грехи, только бы жить. Если честно – и он причастен к этим грехам, нечего обижаться. Какая же это была чепуха в сравнении с катастрофой, к которой он сейчас так неумолимо приближался. Жить! В тюрьме и после тюрьмы, ведь ему нет и сорока. Жить, работать, видеть небо, море… Надеяться на встречу с Натальей. Не на повторение той встречи, которая прошла, нет. Надеяться на встречу, отмеченную ее улыбкой. Только ради одного этого стоит жить…