Утреннее шоссе
Шрифт:
Клямин повесил трубку. Боль не отпускала, усиливаясь при вдохе. Осторожно ступая, словно пытаясь обмануть эту режущую боль, он вышел на лестничную площадку. Нащупал кнопку соседнего звонка. И, отвечая на немой вопрос старика Николаева, произнес в смятении:
– Сердце что-то, дед. Схватило.
Старик развел руками, шлепнул по тощим ягодицам, растерянно тараща блеклые глаза в красных ободочках век. Потом он обхватил Клямина за пояс и, кряхтя, потянул обратно, в глубину квартиры, к дивану, приговаривая какие-то добрые, обнадеживающие слова. Клямин
Старик куда-то ушел, а когда вернулся, Клямин увидел рядом с ним маленькую фигурку мадам Борисовской. В дверях белели длинные лица ее сына-химика и внука-музыканта. Додик держал в руках аппарат для измерения кровяного давления.
– Теперь иди спать! – скомандовала ему мадам Борисовская, взяв аппарат. – И ты, Сема, иди спать. Он здоров как бык. С таким цветом лица люди таскают мебель на этажах…
Семен Борисовский потоптался на месте, сообщил Клямину, что его мама-пенсионерка – в прошлом врач с почти полувековым стажем, и ушел, прихватив с собой Додика.
– София Абрамовна знает свое дело, – уважительно подтвердил старик Николаев. – Если скажет, что «скорую» не надо, значит, не надо.
Клямин смотрел на серебряную голову соседки. Сейчас, когда боль немного отпустила, он испытывал неловкость оттого, что растормошил посторонних людей. Измерив давление, мадам Борисовская попросила Клямина задрать рубашку. Скосив глаза вниз, Клямин следил, как диск стетоскопа печатью прошелся по его смуглой груди. Потом его сменил согнутый в суставе худенький палец соседки.
– Здоров как бык! – с надеждой проговорил старик Николаев.
– Будем думать, – произнесла мадам Борисовская. – Он еще доживет до того времени, когда в нашем доме начнет работать лифт. Я не доживу, а он доживет.
– Дайте мне подняться. И лифт будет работать завтра, – пообещал Клямин.
– Полмесяца, как я оплатил счет ремконторе. А они все не шлют мастера, – вознегодовал Николаев.
– Ша! – прикрикнула мадам Борисовская. – Устроили собрание жильцов!
Она достала из кармана короткую прозрачную трубочку, извлекла из нее таблетку и приказала Клямину положить ее под язык и помолчать.
Настроение Клямина улучшилось, хотя боль не проходила. По виду мадам Борисовской он понимал, что его дела не столь безнадежны.
Сизый сумрак, окутавший комнату, распадался, четко проявляя контуры вещей. В голове Клямина, казалось, что-то набухало и готово было лопнуть. Глаза налились тяжестью. Он посмотрел на соседку. Что это она ему подсунула?
– Боли прежние? – спросила мадам Борисовская.
– Да, – тихо ответил Клямин.
– Если нитро не помогает, значит, нервишки шалят, – вступил Николаев. – Успокоиться тебе надо, Антон, да и только. А сердце хорошее.
Мадам Борисовская повела подбородком в сторону соседа и вздохнула со значением. Она была недовольна. Николаев испортил ей заключительные слова.
– Все всё знают, – пробормотала она. – Сплошные специалисты. А лифт уже месяц стоит, точно его заговорили.
Старик Николаев конфузливо молчал. Мадам Борисовская одной рукой оперлась о диван, второй ухватилась за боковину двери и поднялась.
– Все более-менее, – объявила она, – будете жить и жить.
– Нивроко! – поддержал старик Николаев, с уважением глядя на мадам Борисовскую.
Клямин не успел поблагодарить соседку – та юркнула в прихожую и тотчас стукнула входной дверью.
– Такой доктор, такой доктор!.. – заохал Николаев, поднимая и себя в глазах Клямина – ведь это он вызвал соседку, и никто другой.
– Спасибо тебе, дед, – сказал Клямин. – Не знаю, что бы я без тебя делал. Помер бы, и все.
Старик присел на табурет, пропустив между коленями крупные, плоские кисти. Он молчал, карабкаясь в каких-то мыслях. С лестницы донесся глухой перебор шагов. Клямин вздохнул. Хорошо – ушла мадам Борисовская. Еще не хватало, чтобы его арестовали в ее присутствии. Правда, и старик Николаев сейчас тут ни к чему. Клямин думал спокойно, вяло, словно со стороны. Или, может быть, в глубине души он был уверен, что это не за ним. Постепенно шаги приглушались и наконец совсем стихли.
– Бледный ты очень, – сказал старик Николаев.
– Это пройдет, дед. Уже проходит, – помедлив, отозвался Клямин. – И верно, чуть дуба не дал.
– Торопишься, Антон. Ты еще побегай с мое, посуетись, потом и помирай. Скажешь тоже – «дуба»! Как тебе такая мысль в голову пришла?
– А сам перепугался.
– Перепугался.
– И сразу же сиганул к Борисовским за подмогой.
– Ну, сиганул. Зато спокоен.
– Остограммишься коньячком? И я бы на прицепе. Коньяк сердечникам не вредит, считают. Мой начальник колонны два инфаркта перенес. Говорят, коньяком и держится. – Клямин дышал уже всей грудью, свободно.
Николаев отмахнулся, но, следуя указаниям хозяина дома, достал из бара бутылку и рюмку.
– Верно. Я обеспокоился. А почему? – Старика распирало от невысказанных слов. – Потому как на тебя, Антон, надежда. Я и душеприказную бумагу составил на твое имя. А выходит, что я тебя перепускать должен? Не годится, – добродушно говорил старик. Он боком, одной ноздрей потянулся к рюмке, принял крепкий запах коньяка и в наслаждении опустил дряблые слоистые веки. – Богато живешь, Антон. Такое диво небось больших денег стоит. А у тебя полный шкап.
Клямин не ответил. По мере того как его сознание отходило от страха болезни или даже смерти, им овладевали размышления о своих делах насущных. Параграф обещал завтра с утра связаться с надежными людьми, которые за определенный процент возьмут на сохранение наиболее ценные вещи Клямина – на случай, если станут описывать его имущество. Конечно, можно было бы доверить эти вещи Николаеву. Только как подступиться к нему с просьбой? Да и ненадежен сосед, каждый день для него как подарок. К тому же уход Клямина на отсидку может крепко старика подкосить.