Утро большого дня
Шрифт:
Прокатил грузовик и снежная пыль косматыми облаками гонится за ним. Шахтные трубы чадят клубами дыма и ажурные переплеты бревенчатых эстакад желтеют, как восковые.
А на юге еще воздушней, еще шире! Синеют толпы таежных гор. Бугры сочетали яркость снегов с расцветкой волчьей и лисьей шкуры. На севере, за холмами колышется буроватая мгла, — это дышит гигантский завод, укрытый далью.
Во всем здесь была новизна, побежденная дикость, размах и простор.
— Одним словом, Кузбасс, — засмеялся Звягин. Представил, как в глубине спят угольные черные поля с такими же перегибами гор и ложбин.
— Угольный бассейн! — произнес он, стараясь почувствовать громадность этого слова. — А нужно ли нам уезжать на север?
Свернул под столбы высоковольтной магистрали. Они тянулись издалека, из синей дымки горизонта, от электрического сердца завода. Смотрел на блестящие провода, и они были, как серебряные струны, и, казалось, вот-вот запоют о его счастье.
Кукушкин жил в домике с огородом, стайками и двором. Разметенная тропка приводила к крыльцу. Едва только Звягин постукал в дверь, как в сенях затопали шаги, и отворил сам хозяин. Блеснул улыбающимся ртом и прихлопнул торчок волос.
— В самую пору!
В кухне было натоплено, пахло печеным и жареным. Полная женщина отошла от печи, разрумянилась, улыбалась. Кукушкин представил:
— Жена моя, Катя!
Катя отерла белую руку о фартук, подала ее и смутилась.
— Не взыщите за беспорядок!
Звягин взглянул. Она и степенная и по-бабьи лукавая, у нее с поволокой красивые глаза.
— Хороша! — решил он и порадовался за Кукушкина.
Горница показалась ему такой же приветливой, как хозяева. Зернистая броня льда затянула окна. А солнце рассыпало в стеклах огни, как блестки в хвостах павлинов.
— Маленечко посидите, — сказал Кукушкин, — а я сейчас.
Звягин сел и ноги его заныли в истоме отдыха.
Почетное место в комнате занимала кровать. Пышная, как поднявшийся пирог, она вздувалась к потолку белоснежными глыбами подушек. Двое детей сидели на коврике. Пятилетняя девочка потаращила на чужого большие глаза и опять стала слушать. Мальчик постарше лежал перед ней на животе и, болтая ногами, обутыми в валенки, рассказывал тихо, делая таинственное лицо.
— Был черный-пречерный город! И стоял на улице черный-пречерный дом!
Девочка вздрогнула и уселась удобней, подобравши ноги.
— Входит он в этот дом и видит, — мальчик сделал паузу и перестал болтать ногами, — черную-пречерную комнату... А в комнате стол. А на столе-то черный-пречерный гроб!!
Девочка открыла пухлый рот и совсем замерла.
— А в гробе, — мальчик приподнялся и вытянул палец, — черный-пречерный... клоп!
— Ха-ха-ха! — захохотал он и подбросил валенок к потолку.
Девочка поняла, она заблестела глазами, и, тряхнув головой, тоже залилась смехом. Не удержался и Звягин.
— Вот это люблю! — сказал Кукушкин, входя с патефоном, — все смеются!
Звягин порылся в пластинках.
— Как много из опер! — воскликнул он.
— Мала беда! Прошлой зимой в Москве побывал, в театре послушал. С тех пор покупаю. А патефон — премия!
Это он сказал важно.
Играл патефон, зайчики солнца пылали по белым стенам и Звягина охватила давно позабытая безмятежность. В этой светлой квартирке дышалось удивительно легко.
Обстановка была разнообразна, но говорила о шагнувшем вперед быте. В этом сдвиге и старые вещи теряли свою заскорузлость.
Длинный сундук, блестевший жестью, прикрылся цветной скатеркой и был у места. Столик хозяйки с дребеденью коробочек и флаконов, с зеркалом, охваченным шитым полотенцем, с каменной собакой, и он не портил дела.
На стене красовался широкий плакат — шесть условий товарища Сталина [2] . Была и полочка, туго набитая книгами. На почетной середине стояли томики сочинения Ленина, а рядом и «Мир приключений», и «Курс горного искусства», и Пушкин, и «Таинственный кавалер», растрепанный и не имевший автора.
2
В речи 23 июня 1931 г. «Новая обстановка — новые задачи хозяйственного строительства» товарищ Сталин указал шесть условий, осуществление которых решает задачу руководства по-новому. Все отрасли социалистического хозяйства нашли в этих шести условиях победы принципиальные основы для перестройки своей работы и правильной, подлинно социалистической организации труда и производства.
— Хорошо у тебя, Макар Иваныч! — сказал Звягин, незаметно переходя на ты.
— А чего нам не жить! — усмехнулся Кукушкин. — Получаем изрядно, парторганизация ценит, от рабочих почет. Жаловаться не могу. Входи, Ксенофонт! — крикнул он в дверь.
В черной сатиновой рубахе без пояса, в колоссальных пимах появился Кудреватых. С порога он начал застенчиво улыбаться, а вступил в комнату с осторожностью. Словно боялся как бы под ним не провалился пол. Так же деликатно он только скрыл Звягинскую руку в своей ладони, но не пожал, потому что меры для силы своей не чувствовал.
— С германской ыы вместе, — серьезно сказал Кукушкин, — в Силезии плен отбывали!
В дверь заглянула розоволицая хозяйка, поманила его, засмеялась и спряталась.
— Не дадут говорить! — сокрушился Макар, вставая.
— С ночи в забой? — спросил Звягин.
— Я с утра, а Макар с ночи. Приходите смотреть!
— По-новому?
— Надо же штольню спасать! Кое-что и по-новому! Технику подсобрали, электрическую сверловку введем. А работу совсем по-другому поставим...
Кудреватых ссыпал табак в цыгарку, а остатки в расшитый кисет.
— Приходите. Нам самим интересно. Целый месяц готовились!
Он выпустил облачко дыма и засмеялся.
— Да и правда, Лаврентьич, не по нраву старинка! Простору в ней нет. Врубишься в уголь, только начнешь расходиться и — стоп! Крепи! Отгребай его в печи. А то и пути настилай. Какое же это искусство? Летаешь от кайлы к лопате, от лопаты к топору. Нет, уж если ты швец да жнец, да в дуду игрец, — толку не жди! А надо работать, как плыть по воде! Без зацепки! Ругают нас за такие мысли — ишь, синицы какие, море зажечь хотят! Но имеем поддержку в парткоме...