Увертюра ветра
Шрифт:
– Прекратите!
Эрелайн замер, точно ослышался. И резко обернулся к Правителю, не веря, что он наконец осмелился вмешаться.
– Прошу вас!
– продолжил лорд Этвор, неожиданно твердо, но неизменно доброжелательно.
– Я понимаю, что случившееся всех выбило из колеи, но нельзя ударяться в свары! Лорд Эрелайн, прошу прощения за мою жену. Я говорил вам прежде и повторю вновь: женщину, которая беспокоится о своем доме, невозможно удержать и заставить молчать. Вас и ваше состояние я тоже могу понять. Вы меня приятно поразили, проявив беспокойство о жизни моей дочери. Думаю, леди Правительница тоже оценит это и извинится перед вами, как только оправится от случившегося. Очень жаль, что подозрения пали на наш дом. Я обещаю вам любое содействие в расследовании этого... инцидента. Что касается вьер Шайес, я не думаю, что ваши гвардейцы могли его пропустить, а никто из гостей - не узнать. Особенно когда поднялся переполох. Быть может, вы обознались? Если не ошибаюсь, вы видели его чрезвычайно давно... и ненависть...
– Кэррой, - медленно, обманчиво спокойно начал Эрелайн, тщательно расставляя акценты, - был другом нашей семьи. И в первое время после трагедии - одним из моих ближайших советников. Можете поверить, я виделся с ним часто. Очень часто. А после случившегося его образ врезался в память до последней черты.
– Но его здесь нет, лорд, - жестко повторил Этвор.
Айн глубоко вдохнул, в тщетной попытке сдержать рвущийся наружу гнев.
Успокоиться, главное - успокоиться. И так слишком много эмоций, и так уже дважды почти перешел грань, сорвался: первый, когда понял, что за ритуал провела жрица, и второй - когда увидел Кэрроя...
Нет, о нем нельзя думать, иначе снова забвение, забвение и ярость. И ненависть - удушающая, сводящая с ума, ведущая к тьме.
Нельзя. Он ведь этого и добивается: чтобы Айн сорвался, как тогда, в детстве. Поэтому - о чем угодно, только не о нем. Хоть задачи решать, простейшие. Сложение, умножение, вычитание...
Или считать, до сотни. Хотя бы до сотни.
Раз. Два. Пять... Семь... Десять...
Вздох застрял в горле, сбив со счета, когда волнующееся море теней вдруг задрожало - и сгустилось, уплотняясь; обретая реальность.
И когда шепот, волнующе-сладкий, ожег шею жарким дыханием:
"Он все еще здесь. И ты знаешь об этом".
Ярость, еще какое-то мгновение назад владевшая им без остатка, отступилась, уступив его измученную душу отчаянью. Силы враз оставили Эрелайна, и он едва не пошатнулся. Хотелось смеяться - взахлеб, запрокинув голову, до слез; выкрикивая, раз за разом, до сорванного горла: "Тебя нет!".
Но она была. Сотканная из мглистых теней и дыхания ночи, чернокосая, долгожданная и ненавидимая до боли; реальнее любого из цветистых наваждений с маской гостя в руках. Невидимая для глаз, но ощутимая кожей и оголенными, истерзанными нервами.
Закрыть глаза - и выдохнуть, не размыкая губ; только для нее:
"Знаю".
Свет торопливо зажженных свечей, рассыпающихся по зале искристыми радужными отблесками, дробящийся в зеркалах, отступает. И он может почти что увидеть ее: невыразимо прекрасную, бесконечно жестокую, одержимую... Ее, обретающую черты только в безлунные ночи.
...Тьма прильнула к нему, как кошка - ласково, жеманно. Обвила шею, коснулась коготками груди и прошептала:
"Мы можем убить его, прямо сейчас. Он не успеет уйти. Только выпусти меня..."
Если бы Айн мог, он бы рассмеялся, хрипло и зло.
"Выпустить тебя? Здесь, среди сотни aelvis просто для того, чтобы покончить с Кэрроем? Обменять его жизнь - на сотни? Я не соглашусь на такое, никогда".
Но она услышала - и слова, и смех. И рассмеялась в ответ, в полный голос - красивый, грудной; бархатный и обнимающий - словно не боясь быть услышанной.
"Неужели? Можешь лгать о возмездии и справедливости другим, но не мне. Я знаю, что тобой движут гораздо менее высокие чувства. Назвать их, или знаешь сам?"
И, слыша его молчание, закончила со смешком:
"Ненависть, гордость, отчаянье, злость... продолжать?"
"Я боролся с тобой столько лет...
– негромко не сказал - подумал Эрелайн, но в этом живом царстве тени, дымчато-сером, мглисто-черным мысль воплотилась шепотом.
– Не сдамся и сейчас".
И добавил, неожиданно жестко, несмотря на оставившие его силы:
"Никогда не сдамся".
"Я - это ты, - мягкий, вкрадчивый шепот то ускорялся, то замедлялся - и завораживал, почти дурманил.
– Тебе никогда не победить, и ты это знаешь. Тогда зачем сражаться?"
"Чтобы не проиграть".
"Ты в любом случае проиграешь!"
Тьма, еще мгновение назад ласково обнимающая плечи, стиснула их, впившись когтями. Но почти сразу опомнилась - и, спрятав их, вновь прильнула гибким станом.
"Выпусти меня - и мы будем вместе. Навсегда... Идти шаг в шаг, рука об руку - только я и ты. И наша вечность".
Шепот, такой чарующе прекрасный, невообразимый, очаровывал, обольщал и соблазнял. Обещанием возмездия - и свободы, который у него никогда не было и не могло быть. Свободы от пересудов, от ненависти к себе - чужой и своей... свободу от долга и свободу быть, быть собой...
И свободу от себя.
Он с силой, грубо оттолкнул ее, распахнув глаза. Губы исказились в одном-единственном - и отчего-то таком сладком слове:
"Никогда".
Тьма всколыхнулась, бледнея и выцветая; теряя власть. Тени истончились, теряя объем и чернильную резкость, ясность черт.
"Проклятый упрямец!" - зашипела она, отстранившись сама - и растаяла в бесконечной игре отражений и ослепительном свете.
Из сонма тяжелых мыслей его выдернул голос Этвора, решившегося, наконец, нарушить молчание.
– Лорд-Хранитель, - сдержанно начал Правитель, - вам действительно нужны все наши гости для, хм... расследования? Я не совсем понимаю, как вы собираетесь проверять каждого. Нет, я всецело полагаюсь на вас в этом вопросе, но...
– и, устав ходить вокруг да около, прямо сказал: - боюсь, мы просто не сможем разместить всех.
– Прошу прощения. Я был несколько поспешен. Конечно, в этом нет необходимости. Достаточно составить полный список гостей, в котором каждая позиция будет подкреплена подписью. Ваше приглашение остается в силе? После случившегося, боюсь, я не имею права покидать Арьеннес.