Увядание
Шрифт:
– Рейн, меня не станет раньше.
– Не смей так говорить!
Утыкаюсь лбом в ее плечо, она перебирает мне волосы. Мои губы подрагивают от с трудом сдерживаемых слез. Ради нее я пытаюсь казаться сильной, но она читает меня как открытую книгу:
– Все хорошо.
– Ты не в себе, если так говоришь.
– Совсем нет, – настаивает она и немного отодвигается, чтобы я могла поднять голову и заглянуть ей в глаза. – Только подумай о том, как близка ты наконец к своей цели.
– А как же ты? – восклицаю я, невольно повысив голос.
Теперь у меня трясутся руки, и я судорожно вцепляюсь пальцами в одеяло.
Ее лицо освещает прекрасная беззаботная
– У меня тоже скоро будет все, чего я хочу.
Все последующие дни Линден много времени проводит с Дженной. Но с ней он ведет себя совсем иначе, чем со мной, когда я приходила в форму после неудавшегося побега, или с Сесилией во время родов. В эмоциональном отношении Дженна так и не стала его женой. Линден держится от нее на расстоянии: сидит на стуле или тахте; не ложится к ней в кровать, даже никогда до нее не дотрагивается. Не знаю, о чем они разговаривают, эти двое, муж и жена, которые так и остались друг другу чужими, но мне кажется, что их беседы похожи на тысячи других, ведущихся у постели умирающих. Словно он отдает ей последний долг и закрывает эту страницу своей жизни.
– Ты знала, что у Дженны были сестры? – спрашивает он меня за ужином.
Мы одни в обеденном зале. Сесилия наслаждается редкой для нее теперь возможностью поспать, а Вон вроде бы в подвале работает над своим волшебным противоядием.
– Да, – отвечаю я.
– Правда, она говорит, что они умерли. Несчастный случай.
Стараюсь сохранить невозмутимый вид и продолжать есть как ни в чем не бывало, но это дается мне непросто. Пища падает пудовым камнем на дно желудка. Я не чувствую ее вкуса. Почему же Дженна, хранящая в себе столько обиды, не рассказала Линдену, как на самом деле погибли ее сестры? Возможно, этот разговор не стоил бы затраченных на него усилий. Или сокрытие от него правды превратилось для нее в высшую степень протеста. Она умрет, а он о ней так ничего и не узнает.
– Я никогда ее толком не понимал, – роняет Линден, промакивая рот салфеткой. – Но ты, я знаю, ее очень любила.
– Любила? – переспрашиваю я. – Люблю. Она все еще здесь.
– Да, конечно. Извини.
Остаток ужина проходит в молчании, но сейчас меня выводит из себя даже стук приборов и звяканье тарелок. Линден ведь как слепой котенок. Могу поспорить, после того как я убегу, Вон вручит ему какой-нибудь пепел под видом моего праха. И Линден останется вдвоем с Сесилией, всегда мечтавшей о такой жизни. Чтобы заполнить гнетущую их пустоту, она, скорее всего, родит ему еще с полдюжины ребятишек. Когда не станет Линдена и Сесилии, Вон с легкостью подыщет им замену. Распорядитель из первого поколения, и неизвестно, сколько он еще проживет. Нас всех забудут, и наши спальни займут новые девушки.
Линден и Сесилия. Они очарованы своей маленькой жизнью и даже не догадываются о том, что теряют. Оно и к лучшему. Попрощавшись сначала с Дженной, потом со мной, они похоронят нас где-нибудь в дальнем уголке своего сердца и будут спокойно доживать свой недолгий век, обретя счастье в любовании голограммами и иллюзиями.
Кем бы они могли стать в другое время, в другом месте?
Появляются слуги, чтобы убрать со стола. Линден бросает хмурый взгляд на мою почти нетронутую тарелку.
– Так и заболеть недолго.
– Просто устала, – отвечаю я. – Пойду-ка лягу.
Наверху дверь в спальню Сесилии открыта настежь. Боуэн тихонько гулит, перемежая свое гуканье ритмичным то ли посапыванием, то ли похрапыванием, как это часто делают новорожденные. В комнате темно, он, надо полагать, в своей
Я собиралась немного поспать, но, похоже, мне придется забрать Боуэна к себе, пока он весь этаж не перебудил. Однако, зайдя в спальню к Сесилии, я нахожу там Дженну. Она сидит на краю кровати в полоске света, льющегося из коридора. Длинные волосы спадают на одно плечо, голова обращена к младенцу, лежащему у нее на руках. За ее спиной, прикрывшись одеялом, сладко спит Сесилия.
– Дженна? – шепотом окликаю я девушку.
Она улыбается, не поднимая головы.
– Он так похож на нашего мужа, – говорит она чуть слышно. – Но, судя по характеру, из него вырастет вторая Сесилия. Жаль, что никто из нас этого не увидит.
От нее сейчас не отвести глаз. Полумрак скрадывает бледность кожи и пурпур губ. Облако кружев. Темный водопад волос. Меня молнией пронзает мысль – она сама выглядит как молодая мать, внимательная, ласковая. Наблюдаю за тем, как нежно ее длинные чуткие пальцы касаются личика Боуэна, и задаюсь вопросом: о своих сестрах, пока их не убили, она заботилась так же, как сейчас печется о Сесилии? И обо мне?
Из уголка ее глаза выкатывается нечаянная слезинка, клянусь, мне не мерещится, но она поспешно смахивает ее.
– Как ты себя чувствуешь? – спрашиваю я.
– Нормально.
В эту минуту она кажется мне такой сильной и молодой, что я заставляю себя поверить ее словам.
– Будь добра, подержи его. Я на минутку.
Дженна поднимается и на дрожащих ногах направляется ко мне. Когда она подходит ближе, свет, падающий из коридора, лишает меня последних иллюзий: я ясно вижу бусинки пота, выступившие на ее лице, синие круги под глазами.
Она передает мне ребенка и тихо выходит из спальни. Подобно призраку, Дженна проплывает мимо места, где флиртовала с озадаченным ее поведением слугой и где сотни раз проходила по дороге к себе в комнату, уткнувшись в очередной любовный роман.
Дженна проделывает весь путь до своей спальни, держась за стену. Через считаные секунды после того, как за ней закрывается дверь, из комнаты доносится сдавленный кашель.
Боуэн, нисколько не потревоженный ее уходом, крепко спит. Я завидую его безмятежности. И тем двадцати пяти годам, что у него еще впереди.
Позже я ухожу к себе. Закрываю дверь. Выключаю свет. Вжимаюсь лицом в подушку и отчаянно кричу, ору что есть силы, пока мое тело не охватывает оцепенение и я не перестаю чувствовать руки и ноги, совсем как Дженна. В комнате висит пульсирующая тишина. Роуэн, родители, Роуз, гавань Манхэттена. Вещи, по которым я скучаю. Люди, которых люблю. Все, что осталось в прежней жизни или растворилось в воздухе как мираж. Мне так хочется, чтобы пришла мама и поцеловала меня на ночь. Чтобы отец сыграл на пианино. Чтобы брат посторожил дом, пока я сплю, и дал мне выпить водки, когда боль терпеть уже невмоготу. Я так по нему соскучилась. Долгое время я гнала от себя эти мысли, но сейчас тоска по брату оказывается сильнее любых запретов. Меня душат рыдания. Я так устала. Потеряла все ориентиры. Не знаю, получится ли у меня сбежать. Смогу ли открыть кованые ворота, увенчанные остроконечным цветком. Вытираю слезы платочком Габриеля, который все это время хранила в наволочке. Нащупываю в темноте вышитый уголок и рыдаю так отчаянно, что у меня начинает саднить горло. Я надеюсь, о, как же я надеюсь, что мне все-таки удастся вернуться домой.