Узоры на коже
Шрифт:
— Значит, невеста, да? — В светло-карих глазах неприкрытая ярость и боль, а под кожей перекатываются желваки.
— Да.
У меня нет возможности вырваться и избежать этой пытки его взглядом. И с каждой секундой ненавижу себя всё больше, потому что моя дурость — причина того, что мы сейчас в этой палате.
— И ты, значит, поверила… — Это утверждение, в низком голосе ни капли сомнения.
— Да.
Да-да, поверила, потому что идиотка непроходимая.
— Снова напридумывала себе хрень всякую, да? Ай-яй-яй, Полина Юрьевна Обуховская. И не стыдно тебе?
Вибрация голоса волной по венам, электрическими разрядами вокруг.
— Прости меня. Мне так больно было, так обидно… Я ведь с того самого дня, когда в туалете разговор подслушала, была в глубине души уверена, что скоро ты оставишь меня, на другую переключишься.
Брэйн молчит, лишь дышит часто-часто, а пальцы на моём затылке порхают, чуть подрагивая. И меня будто прорвало: долго, всхлипывая и глотая слёзы, говорю о своих страхах; о будущем, в котором всё так зыбко и призрачно; о том, как сильно люблю его и боюсь потерять. Кажется, никогда так много не говорила и так остро не чувствовала.
— Какая же ты дурочка, — шепчет и прижимает меня к груди, по спине гладит, в макушку целует, а я растворяюсь в его объятиях. — Поля, я люблю тебя, понимаешь? Люблю. Ты ожившая мечта, сладкий сон. Да я сдохнуть готов, ради тебя сдохнуть.
— Не надо…
— Не надо, — соглашается и смеётся, а от одного этого звука кровь бурлит. — Только не тогда, когда нашёл тебя, мою ожившую фарфоровую куколку из детской мечты.
И он рассказывает о том, как в детстве часами мог наблюдать за крошечной балериной, поражаясь красоте и совершенству. Каждое слово — острой бритвой по нервам. Неужели это со мной происходит? С каждым, пролетающим сквозь нас, общим мгновением напряжение слабеет, пока не расслабляюсь полностью, почти засыпая на груди Паши под звуки любимого голоса.
А после рассказывает о девочке Маше, ответившей на тот звонок. Рассказывает всё, с самой первой их встречи. Это больно, но об этом нужно знать, иначе ведь нельзя. Брэйн честен со мной, как обещал ни единожды. И, когда произнесено последнее слово, а за окном глухая ночь, я окончательно понимаю: без этого мужчины моя жизнь будет пустой.
— Я схожу воды куплю, — говорю Брэйну, когда медсестра ставит ему укол. — Отдыхай.
— Правильно, нечего его охранять круглосуточно, — улыбается медсестра, собирая пустые ампулы в лоток. За её размеренными и чёткими движениями можно наблюдать, наверное, вечно.
— Мне такая охрана по вкусу. — Брэйн улыбается, прикрывает глаза и укладывается удобнее на койке. Сейчас он кажется таким расслабленным, спокойным, что невольно хочется прикоснуться, чтобы зарядиться его силой, раствориться в исходящих волнами вокруг надёжности и покое.
Нет, нужно держать себя в руках, потому что моя нездоровая к нему тяга иногда даже пугает.
Выхожу из палаты, улыбаясь тому счастью, что плещется внутри. Удивительно, но в узком коридоре безлюдно, хотя его друзья, сменяя друг друга, почти круглосуточно дежурили под дверями. Наверное, всё плохое в самом деле позади, раз даже парни перестали беспокоиться, только у меня внутри ещё нет-нет, да разворачивает хвост тревога, которую никак не выходит истребить целиком и полностью.
Медсестра выходит из палаты, аккуратно прикрывая за собой дверь, и улыбается мне:
— А вашего-то красавца выпишут, наверное, сегодня. — В голосе откровенное облегчение. Наверное, наша повышенная забота о Брэйне вымотала нервы всему медперсоналу. — Можете пока к доктору зайти, он подробнее объяснит.
Киваю
— Проходите, Полина Юрьевна, — устало улыбается лечащий врач Брэйна — мужчина лет сорока с аккуратно подстриженными тёмными волосами с лёгкой проседью в районе висков. В карих, почти чёрных глазах любопытство, а на идеально выбритых щеках ямочки, стоит только улыбнуться. Располагающая внешность, ничего не скажешь. Чем-то он напоминает мне отца, да только у того в синих глазах стылые ледники.
От воспоминаний об отце неприятно покалывает под рёбрами. Я скучаю, очень скучаю, но он после того, как виделись в последний раз, не пытался выйти на контакт, а моя обида никуда не испарилась. Наверное, что-то треснуло настолько оглушительно, что погубило то хорошее, что было в прошлом, что так любила когда-то…
Завожу руки за спину и незаметно сжимаю и разжимаю кулаки, чтобы переключить внимание на доктора, который жестом приглашает присесть на стул напротив.
— По какому вопросу пожаловали? — Сидит за столом, сложив руки перед собой и смотрит прямо мне в глаза.
— Мне медсестра сказала, что Бр… Павла могут сегодня выписать. Это правда?
Улыбается, кивает и, порывшись в ворохе бумах, почти заваливших стол, находит нужные. Не мешаю ему что-то там рассматривать, а у самой от нетерпения коленки дрожат. Ну что за медлительный товарищ? Не выспался, что ли?
— Да, — замечает, откладывая документы в сторону, — думаю, именно сегодня можно готовиться к выписке. С вашим появлением дела у пациента на удивления бодро пошли на поправку.
Не знаю, что на это ответить, потому просто улыбаюсь и киваю. Не терпится вернуться к Паше, собрать немногочисленные пожитки и, дождавшись выписки, свалить из этой осточертевшей больницы домой. Интересно, будет слишком невежливо подскочить вот прямо сейчас и вприпрыжку понестись к Брэйну с хорошими новостями наперевес?
— Может быть, вы ангел?
Чёрт, флиртует, что ли? Однако, какой оригинал.
— Ага, он самый. — Поднимаюсь и направляюсь к двери. Не знаю, зачем эти дешёвые подкаты, да и знать не хочу. И так проблем хватает. Надеюсь, выражение моего лица достаточно красноречиво даёт понять, на какой оси я вертела все эти комплименты. — До свидания.
Захлопываю дверь ординаторской и иду к лестнице. Хочется вернуться к Брэйну, сообщить ему о скорой свободе, но пить всё также хочется, а на улице — я в окно видела — замечательная погода. Да и Паше после укола лучше отдохнуть. Ступенька, вторая, третья, а во мне воспоминания внезапно оживают, как прыгала маленькая через несколько ступенек в нашем только что отстроенном доме. Тогда было так хорошо, так спокойно, и, казалось, что будет так вечно. Но даже, несмотря на болезненную память, на сердце такая лёгкость, что готова весь мир обнять. Скоро Брэйн будет дома, всё останется позади. Это ли не счастье?
Толкаю дверь, выхожу на улицу и, подставив лицо тёплому ветру, улыбаюсь солнцу, небу и своим мыслям. Вдруг кто-то дотрагивается до моего плеча, а я вздрагиваю. Терпеть не могу, когда кто-то трогает без спроса.
Солнце ослепляет, и я не сразу могу рассмотреть ту, что стоит совсем рядом и робко улыбается. Где-то я, кажется, видела это бледное личико и виноватый взгляд. Пока пытаюсь воскресить в памяти образ девушки, она, продолжая улыбаться, говорит:
— Полина, здравствуйте. Вы меня не узнали, наверное…