Узы крови
Шрифт:
Теперь уже Анна почувствовала, что краснеет.
— Ты ведь не думаешь, что они… Они станут…
Старуха смотрела на нее с улыбкой.
— Но она показалась мне такой юной! — выпалила Анна. Гака явно удивилась.
— Она в состоянии родить ребенка, так что она не слишком молода. И потом, он будет не первым ее красивым юношей. Потому что она очень хорошенькая, моя Синее Перо. Так что этот парень может стать и не последним в ее жизни.
Анна покраснела еще сильнее.
— И это в моей стране тоже бывает совсем по-другому. Там, когда ты берешь мужа, он должен быть твоим первым — и последним.
Гака запрокинула голову и громко рассмеялась. Смех быстро превратился в кашель. Несмотря на то что Анна составила для нее хорошую микстуру, у старухи по-прежнему болело горло, и кашель с каждым днем все усиливался.
Отдышавшись, Гака молвила:
— Но это все равно как если сказать: «Думаю, мне понравится оленина — когда-нибудь, — и потому я не стану сначала пробовать медвежатину и лосятину». Откуда ты узнаешь, что захочешь только одного на всю жизнь, если сначала не попробуешь других?
— Значит, когда они заключают брак, они тоже…
— Когда ты берешь себе мужа, тогда дело другое. Ты бываешь с ним, и только с ним. Как и он — только с тобой. — Гака помолчала, и глаза у нее заблестели. — Но, по крайней мере, ты кое-что помнишь, и в те ночи, когда твой муж не ублажает тебя, тебе не возбраняется помечтать о медвежатине, лосятине, бобре…
Старая женщина снова затряслась от смеха и кашля и хохотала, пока у нее по лицу не потекли слезы.
Обычно Анна не могла противиться заразительному веселью Гаки и подхватывала ее смех, но на сей раз девушку сдержало воспоминание — выражение глаз юной индианки. Где-то в этой деревне мужчина, за которым она последовала из Франции, пытался родиться заново. Все его желания сосредоточены на том, чтобы снова стать частью своего племени. Во всем. И когда кто-то вроде Синего Пера поднимет на него взгляд, а потом переведет выразительные очи в сторону леса…
Анна залилась багрянцем. Но теперь причиной стало вовсе не смущение. Это новое чувство потрясло ее своей необузданностью. Девушка испытывала настоящую ярость, которая была направлена на всех гологрудых молодых женщин поселения.
Старуха пристально наблюдала за своей собеседницей. Она поставила свою миску и сжала руки Анны.
— Думаю, наши обычаи не для тебя, Белый Можжевельник. Ты попала к нам слишком поздно. К моему восемнадцатому лету я имела уже троих детей.
— Прекрасно, — проговорила Анна с нескрываемой горечью. — Значит, я уже такая старая, что ни один мужчина не захочет на меня смотреть.
— Я говорю совсем не это. — Гака бережно встряхнула руки Анны. — Я говорю, что тебе не нужно искать любовь. Ты уже сделала свой выбор.
Анна отвела взгляд.
— И мужчине, который мне желанен, я больше не нужна. Если я вообще была когда-то ему нужна.
Произнеся вслух слова, которые прежде говорила только мысленно, Анна почувствовала, что по ее лицу потекли теплые слезы.
— Думаю, твои страхи заставляют тебя читать знаки неправильно. Дело не в том, что он тебя не хочет. Дело в том, что он не может хотеть никого — пока. Потому что он не знает, кто он. Он — как медвежонок, у которого на охоте убили мать. Он бродит по огромному, непонятному лесу. Он видит в воде свое отражение, так что знает, что выглядит, как медведь, но он ничего не знает о том, как ведут себя медведи. Он не умеет охотиться, как медведь. Он не спит всю зиму напролет, как медведь. И он не в состоянии выбрать себе подругу, как медведь.
Анна ответно сжала ей руки и горячо спросила:
— Так что же мне делать, Гака?
— Ждать.
— Но времени уже не осталось! Всему вашему народу грозит опасность. Тагай может родиться заново только для того, чтобы на следующий день пойти воевать — и, возможно, умереть. Как он успеет понять, что говорит ему сердце?
Гака прошептала:
— Ты думаешь, что мудрость живет только там, где приходили и уходили многие луны? А я говорю, что мудрость приходит в один яркий, ясный миг. Тагай был рожден мудрой матерью, его род — самый мудрый из всех родов племени. Его дядя Доннаконна был Охотником Рассвета. А рассвету довольно одного мгновения, чтобы показать нам мир. Анна попыталась улыбнуться в ответ.
— Надеюсь, ты права.
— Я знаю, что права. И уверена, что Тагай любит тебя, как ты — его. Это ясно видно по его лицу. Но ему необходима минута силы, которая заставит его понять это. Ну, для того и существуют на свете мудрые старые тетки!
Анна не успела ничего ответить: послышались крики, доносившиеся с дальнего конца поселка.
Гака еще раз сжала руки Анны и оперлась на них, чтобы встать на ноги.
— Пойдем, — добавила старуха. — Надо посмотреть, что значит этот шум!
Эта неделя отняла бы все силы даже у самого сильного мужчины. А те, кто его испытывал, не желали принимать во внимание то, что он столько времени провел на тесном корабле. И никого не заботило, что прежняя его жизнь во Франции была сплошной ленью и злоупотреблениями. Они ничего не понимали в этом и прерывали его всякий раз, как он пытался заговорить о прошлом. Для них все обстояло очень просто. Он был потерянным членом их рода. Его необходимо найти. А в свете опасности, угрожавшей всему их племени, найти его нужно было поскорее.
И еще оставалась проблема его смерти. Все, кто уплыл с французским капитаном, — Доннаконна и другие заложники, включая мать Тагая, — все Охотники Рассвета были мертвы. Хотя их кости не заворачивали в бобровые шкуры и не зарывали в яме рядом с деревней, церемония была проведена, их оплакали. К счастью, прецеденты уже имелись.
Случалось, воины, считавшиеся захваченными в плен и убитыми, бежали и возвращались к своим. Порой группе охотников, отрезанных наводнением или пожаром, удавалось перезимовать и вернуться с весной. И каждому восставшему из мертвых необходимо было пройти через ритуал нового рождения.
Вот почему Тагай провел первую ночь в своей родной деревне, лежа голым в каноэ из березовой коры, наполненном речной водой и кусками оленьего жира. Хотя стояло лето, вода охладила его тело и сморщила кожу. Его сотрясала такая сильная дрожь, что он даже боялся разбить утлую лодку. Утром все члены его рода, мужчины, женщины и дети, собрались посмотреть, как его опускают под воду, так что он уже готовился утонуть. А потом стенки каноэ вскрыли, и Тагай выпал на речной берег, барахтаясь, словно пойманный лосось. После этого четверо мужчин швырнули его в реку, где с его кожи смыли олений жир. А потом эти же мужчины — и в их числе его двоюродный брат Сада — отнесли его, беспомощно дрожащего, в шалашик, сделанный из тонких деревьев, накрытых оленьими шкурами. И лютый холод сменился своей противоположностью, потому что крупные камни прокаливали в очагах целую ночь и жар ударил «новорожденного» в лицо, словно пощечина. Позади него в шалаш набивались все новые, и новые обнаженные мужчины, так что вскоре все пространство заполнилось потными телами. В трубки вложили сладкий душистый табак, и облака табачного дыма скрыли от Тагая даже ближайшего соседа. Он больше не дрожал. Теперь его тошнило, так что беднягу пришлось вывести наружу, чтобы его вырвало. Однако постепенно жара стала казаться приятной, а в облаках табачного дыма начали возникать странные видения. К этим видениям добавились рассказы — истории о говорящих зверях, летающих людях, рождении народа, войне и охоте, а также о нелепости жизни. Смех плыл в завитках дыма, видения мерцали в жарком мареве, и время тянулось медленно, пока уже на закате с шалаша не сняли оленьи шкуры. И тогда обнаружилось все племя, собравшееся рядом. Тагая снова подняли, и он со всеми своими товарищами из шалаша опять оказался в реке. Выйдя из воды, он прошел мимо своего рода, выстроившегося двумя рядами, и все мужчины, женщины и дети дотрагивались до него по очереди.