В Августовских лесах
Шрифт:
– Да я ж ничего не знал, ничего не чуял! Щоб горб у меня на спине вырос, ежели брешу!
– Зачем тебе горб, ты и так не особенно стройный... Не крутись, я, голубок мой, все о тебе знаю...
– Что ты обо мне знаешь?
Сделав строгое лицо, Варя начала пытать Игната, да так крепко, как могут это делать только казачки. И когда он рассказывал чистосердечно, с волнением обо всем, что с ним случилось и что он пережил, девушка придвигалась к нему все ближе, и он почувствовал на своей щеке теплоту ее руки. От Вари, казалось Сороке, веяло запахом родных кубанских полей, цветами, созревающим хлебным колосом, и дыхание
– Преследовали мы его, - говорил Сорока, - почти двадцать километров и нагонять стали. Собака моя - тот самый Тигр, о котором я тебе писал, почуяла, что он близко, прячется в кустах. Я приказал моему напарнику дать выстрел и крикнул бандиту, чтобы он прекратил сопротивление. Но бандит стал отстреливаться и бросился бежать. Я тогда спустил Тигра, и тут этот гадюка застрелил его в упор. Знаешь, Варя, как мне было тяжко! Обозлился я дюже и ударил на поражение... Раненого взяли его, а Тигра пришлось в землю зарыть.
– Игнат крепко сжал руку Вари и, немного помолчав, продолжал: - А потом вот прозевал того и наказание понес... Виноват, конечно. Что ж мог я тебе написать, Варя, когда на свою дурную голову навлек такой позор?..
– Надо было мне все написать, - с ласковой строгостью проговорила Варя.
– Позже написал бы все, конечно, написал бы... но тогда не мог, карандаш из рук валился...
– Ты что ж думал, Игнат Максимович, что я знаться с тобой перестану? Бросила бы тебя в беде? Если бы ты сознательно что-нибудь натворил, так я бы тебе сама глаза выцарапала. Но ты попал в беду, а тут я все силы приложила бы, а тебя из беды вызволила. Вот как ты должен обо мне думать!
– Да так я и разумел, голубка моя! Ты не серчай! Писал коротенькие письма потому, что сейчас служба у нас дюже строгая и сами мы строгие стали. Каждый день на границе в разных местах тарарам... Лезет всякая мерзость, потому что фашисты рядом, нахальные. Ну да ничего, мы их учим... Расскажи что-нибудь, а то все я говорю...
– Да что ж тебе, миленький, говорить? Крепко люблю тебя, вот и прилетела...
– Ты, Варенька, такие слова произносишь, что у меня печка на глазах начинает гопака танцевать, - смело смотря ей в лицо, медленно проговорил Игнат, не в силах унять колотившееся под гимнастеркой сердце.
– А ты поставь печку на место...
– Знаешь, Варя, я ту самую печку могу взять руками и в другой угол перетащить... Скажи только одно слово!
– А что его говорить, я уже сказала...
– Варя!
– тихо и задумчиво проговорил Игнат и обнял девушку за плечи.
– Так что же... рапорт надо начальству подавать? А вдруг откажут?
– А ты добейся, чтобы не отказали. Укажи якую-нибудь важную причину... Да что тебя учить? Ты мастер всякие балансы сводить... Сегодня со мной побудешь, а потом без резолюции начальников, что можно нам в загс сходить, глаз до меня не кажи... Я не хочу разные побасенки выслухивать, да и перед земляками краснеть... Так-то, дорогой мой... Завтра с секретарем райкома поеду здешние колхозы глядеть и свою работу показывать, а ты оформляй тот самый документ.
– Командиры у меня, Варюша, хорошие, - задумчиво, с внутренней радостью сказал Игнат, - и они все поймут правильно, разберутся во всем справедливо. Так что ты, Варенька, будь спокойна, езди по селам, показывай людям нашу золотую кубанскую пшеницу...
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
Зная
– Приезжайте, дорогие друзья, к нам в гости, мы вас примем, как родных, и вы сами посмотрите на нашу жизнь.
Простота и рассудительность этой девушки подкупали крестьян. Высокая, белолицая, с темными волнистыми волосами, она была не только красивой, но и какой-то сильной, уверенной в себе.
Сергей Иванович откровенно любовался кипящей в ней энергией и должен был признать: то, что она сейчас делала, не смогли бы сделать десятки агитаторов, которых, кстати сказать, в районе было еще далеко не достаточно. Женщины зазывали Варю в гости, старались подробней расспросить, как живут и работают кубанские колхозники. Она показывала фотографии своей бригады, себя, работающую на комбайновом агрегате, за рулем автомашины, на тракторе. Все поражались, что она может управлять такими машинами. Это было самое убедительное доказательство. Некоторые жители Западной Белоруссии впервые видели комбайны и не сразу верили, что машина может давать готовое, обмолоченное зерно.
После собрания сельского актива Иван Магницкий пригласил всю прибывшую с Кубани делегацию к себе в гости. Народу набралась полна хата. Пришла Франчишка Игнатьевна с Осипом. Даже приплелся старый пастух дед Ожешко, которому стукнуло уже семьдесят два года. С десяти лет он начал пасти скот помещика. С установлением Советской власти в Западной Белоруссии деду была построена хата за счет государства. До этого он своей хаты никогда не имел, всю жизнь прожил по чужим людям.
– Хоть бы раз глянуть на ту самую машину... Так сама косит... косит и молотит?
– щуря под седыми бровями маленькие темные глаза, спрашивал дед Ожешко.
– Да, скоро и у вас будут такие машины, - улыбнувшись, отвечала Варя деду.
– Кто ж нам даст такие машины?
– сомневался дед, покачивая крупной плешивой головой.
– Советская власть. Видел, сколько уже в эту осень пришло тракторов?
– проговорил Иван Магницкий.
– Вот организуем колхоз - будем убирать наш урожай такими комбайнами.
– Пан Гурский тоже имел разные машины, а таких, как на вашей картинке, не было, - сообщил Ожешко гостям.
Варя с любопытством смотрела на деда. Он был похож на кубанских дедов: такой же морщинистый, вислоусый и безбородый, седые волосы скобкой обрамляли только затылок.
– А скажи мне, дочка, - трогая за плечо Варю, спрашивал Ожешко, - у вас там, в России, по отдельности трактора не дают?
– Нет, дедушка, не дают, - улыбаясь, ответила Варя.
– Тракторы работают на колхозных полях.
– Добре! Я так думаю, что пока наши мужики будут слушать Михальского да всяких монахов, им придется в борозде со своими клячами маяться... Но вот я в кино видел, что у вас на Кубани не только тракторов, но и рысаков много. И какие рысаки! Таких даже пан Гурский во сне не видывал!