В балканских ущельях
Шрифт:
— Держи!
Оба какое-то мгновение смотрели друг другу в глаза. Запах любимого кушанья достиг ноздрей хаваса, его строгое лицо начало смягчаться. Губы против воли раскрылись, крылья носа и борода задрожали, а на губах заиграла улыбка — без сомнения, плов одержал победу.
Какой турецкий хавас устоит перед жирным пловом! Он отставил свое ружье, взял тарелку, обернулся к своим и произнес:
— Хотите?
— Да, да! — быстро ответили пять голосов.
— Тогда садитесь.
Остальные тоже отставили ружья и присоединились к товарищу. Забавно было наблюдать,
Когда плов кончился, важный хавас вернул тарелочку.
— Благодарим вас! — изрек он, поставил ее на стол, снова встал в позу и произнес с видом римского диктатора: — Ну!
На этот раз я посчитал целесообразным откликнуться.
— Чего вы желаете? — спросил я коротко.
— Вас, — последовал еще более короткий ответ.
— Для чего?
— Отвести к забтие мюшири.
— А мы ему на что?
— Он оштрафует вас.
— За что?
— За избиение, которому я подвергся.
— Но ведь ты уже наказан. Нам-то там что делать? Если бы я стал описывать выражение его лица, то сей портрет наверняка явился бы украшением всех моих зарисовок пребывания в Турции. Но оно просто неописуемо. Он не в состоянии был вымолвить ни слова. Потом сделал грустную мину и закричал:
— Вы пойдете добровольно или нет?
— Нет.
— А силой?
— Нет.
— Аллах! А как же тогда?
— Никак.
Тут он растерялся. А ведь он называл себя самым сообразительным из своих товарищей! Но одно дело удержать в памяти трех светлых лошадей и другое — арестовать пятерых мужчин, которые не желают идти к забтие. Он сделал самое умное, на что был способен: прислонился к стене и приказал одному из своих:
— Говори ты!
Тот вышел вперед. Он поступил иначе. Поднял ружье, достал прикладом почти до моего носа, потом описал круг и спросил:
— Знаете, что это такое?
Я позволил себе ответить за всех:
— Да.
— Ну и что же?
— Приклад от ружья.
— Именно. А вот спусковой крючок. Поняли?
— Да.
— Так что теперь вы знаете все.
— Ничего мы не знаем.
— Нет, все! — заупрямился тот.
— Нет, только то, что твое ружье может стрелять.
— Этого достаточно. Мы пришли арестовать вас.
— А, так бы сразу и сказал.
— Это само собой разумеется. Если вы тотчас не пойдете, мы поможем вам ружьями.
— И что, застрелите нас?
— Да.
— Мы готовы, стреляйте.
Я вынул сигарету и закурил. Остальные последовали моему примеру. Хавасы уставились на нас. Такого они еще не видывали.
Случилось невероятное — новоявленный начальник отложил ружье. Он скомандовал другому:
— Говори теперь ты!
Тот был уже готов ухватить бразды правления, выступил вперед и приготовился сказать прочувствованную речь. Я предвидел, что так будет продолжаться, пока все не исполнят свои роли. Но ошибся. Только третий «генерал-фельдмаршал» изготовился, как открылась дверь и в отверстие просунулась голова сержанта.
— Куда вы подевались?
— Мы здесь.
— А парни?
— Тоже здесь.
При этом отвечавший указал на нас.
— Почему же вы их не ведете?
— Они не хотят.
— Почему не ведете силой?
— Мы не сумели.
Эти ответы следовали с такой скоростью один за другим, будто их выучили наизусть. Меня разобрал смех.
— Ну ладно, я сам покажу вам, как надо поступать в таких случаях.
Он подошел поближе и рванул саблю. Глаза у него вращались как бешеные, а желтые зубы скалились в ужасной гримасе.
— Вы, мерзавцы, вы слышали приказ?! Никто не ответил.
— Что я сказал? Молчание.
— Вы что, глухие?
Казалось, никто из нас не моргнул ни разу. Тут он совсем вышел из себя. Поднял саблю, чтобы ударить меня плашмя, и закричал:
— Ты, собака, сейчас я научу тебя говорить!
Сабля опустилась, но не на мою спину, нет, а на пол, и сержант вдруг ощутил, что не стоит, а сидит. Он в изумлении уставился на нас, будто мы не люди, а духи. А мы тем временем сидели спокойно и молча, как изваяния. Никто не пошевелился, кроме меня, ведь мне все же пришлось выбить у него саблю и толкнуть его как следует, чтобы он сел. Произошло все так быстро, что никто ничего не заметил.
Он переводил взгляд с одного на другого, потом обернулся и спросил:
— Они и раньше такими были?
— Да, — ответил наш кустарниковый знакомый.
— Ненормальные?
— Ясное дело.
Среди этих любезных людей царило поразительное единодушие: они глазели друг на друга и качали головами. Они качали бы ими еще очень долго, если бы я не встал наконец и не спросил сержанта:
— Что вы здесь ищете?
Лицо того немного преобразилось, ибо он понял из моего вопроса хотя бы то, что мы умеем говорить.
— Вас, — последовал лаконичный ответ.
— Нас? Что-то непохоже. Ты вроде бы говорил о подонках и собаках. — При этом я пристально взглянул ему в глаза, так что он покраснел. — Кому понадобилось нас видеть? — поинтересовался я дальше.
— Забтие мушюри.
— Для чего?
— Ему надо вас опросить.
Я видел, что он хотел сказать не то, что сказал, но настоящий ответ так и не слетел с его жирных губ.
— Это что-то другое. До сих пор говорилось о наказании. Поди скажи ему, что мы сейчас же прибудем.
— Я не могу, господин! — ответствовал тот.
— Мы должны прийти туда вместе. Мне следует вассейчас задержать.
— А знает мушюри, кто мы такие?
— Нет, господин.
— Так беги к нему и доложи, что мы не те, кто позволит себя арестовать.
— Я не могу. Пошли вместе. Господа ждут.
— Что еще за господа?
— Господа присяжные.
— Ах, так! Ну, тогда нам ничего не остается, как собираться.
Хавасы думали провернуть все иначе. Я вышел во двор первым. За мной следовали мои друзья, а уж потом полицейские. Там стояли наши оседланные лошади.