В благородном семействе
Шрифт:
"Миссис Ганн и девицы Макарти просят мистера Свигби оказать им честь и удовольствие своим обществом (если у Вас нет на этот час более приятного занятия) за чашкой чая завтра вечером, в половине шестого.
Вилла Маргаретта по Саламанкской дороге.
Северная сторона. Четверг вечером".
Когда один из джентльменов передавал, а другой читал это послание, лица обоих сияли откровенной радостью. И, как я склонен думать, миссис Ганн, вопреки обыкновению, была в тот день вполне довольна поведением своего супруга: лестный Джеймс имел в кармане не больше и не меньше, как тринадцать с половиной шиллингов, и, по обыкновению, настоял на том, чтобы всем вокруг поставили по стопке. Джо Свигби, оставшись один в малой зале за буфетом, потребовал лист бумаги, новое перо и облатку и за полчаса времени сочинил вдохновенный и удовлетворяющий приличиям ответ на письмо, - каковой и был вручен Ганну и своевременно передан по назначению. Ровно в половине шестого мистер Джозеф Свигби постучал
Что происходило на этом чае, рассказывать здесь ни к чему; но только Свигби возвращался с него еще сильнее очарованный, чем в первый раз, и объявил, что дуэты (спетые дамами прескверно и вразброд) были сладчайшей музыкой, какую он слышал в жизни. На другой день он прислал индейку и джин; и, разумеется, был приглашен на обед. После обеда он, со своей стороны, предложил повезти всех девиц с их мамашей за город; и нанял для поездки прямо-таки шикарную коляску с откидным верхом. Предложение не было отклонено; на радостях мистер Свигби предложил и Фитчу поехать со всеми, и тот с восторгом согласился.
– Мы с Джо сядем на козлы, - сказал Ганн.
– Вы, четыре дамы и мистер Фитч устроитесь внутри. Карри придется приткнуться на сиденье третьей, но она не толстая.
– Карри просто останется дома, - распорядилась ее маменька, - ей выезжать не пристало.
У бедного Фитча сразу вытянулось лицо; он только ради того и принял приглашение, чтобы побыть с нею рядом, а идти на попятный он уже не мог, после того как с таким жаром изъявил согласие.
– Ох, не нужно нам этого гордеца Брэндона, - запротестовали девицы, когда мистер Свигби в простоте душевной предложил прихватить и "того джентльмена"; и Брэндон поэтому не получил приглашения участвовать в поездке; он, пожалуй, был рад остаться дома; и без сожаления наблюдал, как коляска отъезжает со всем своим грузом. И кое-кто еще смотрел на это в окно гостиной, смотрел с тяжелым сердцем: бедняжка Каролина. День выдался ясный и солнечный; весна в тот год; была ранняя; так приятно было бы хоть на часок тоже сделаться дамой и прокатиться на резвых конях в нарядном экипаже.
Мистер Фитч, оглядываясь, устремлял на нее покорный и очень печальный взгляд; и был так уныл и бестолков всю первую половину поездки, что мисс Линда, сидевшая рядом с ним, предложила отчиму поменяться с ней местами; и в самом деле взобралась на козлы и села рядом со Свигби, млевшим от счастья. Каким гордым он почувствовал себя! Как лихо правил лошадьми и кидал шиллинги у застав!
– Уж он, будьте уверены, о мелочи не тревожится!
– сказал Ганн, когда у одной заставы сторож, взимавший дорожный сбор, дал было сдачи пару медяков; и Джо почувствовал себя бесконечно обязанным; другу, что тот таким путем выставляет на вид его привлекательные черты.
О всесильная Судьба, ты, верховная правительница над нами, жалкими смертными, - какими мелкими средствами достигаются твои цели!
– с какою презрительной легкостью и посредством какого же ничтожного орудия угодно тебе вершить свою власть над родом человеческим! Пусть каждый поразмыслит, как слагались обстоятельства его жизни и что определило ее направление. Встать ли немного раньше или позже, на ту ли улицу свернуть или на эту, то ли блюдо съесть или другое, - такой пустяк может на все года определить вашу дальнейшую жизнь. Пошел человек по левой стороне Риджент-стрит вместо правой, встречает приятеля; тот приглашает его к себе на обед, он идет, находит, что черепаховый суп на диво хорош, а пунш со льдом так приятно прохлаждает; и, будучи в веселом, легком расположении духа и не прочь развлечься, он не отказывается сыграть в приятном обществе один роббер в вист - и почему бы не пропустить еще стакан прохладительного этого пунша! Самым беспечным, благодушным образом он ставит несколько ремизов; а жажда все дает себя знать, и он ставит еще несколько ремизов; и, как человек горячий, он, понятно, удваивает ставки, и вот через эту самую прогулку по Риджент-стрит он на всю жизнь разорен. Или пошел он вместо левой по правой стороне Риджент-стрит, и - боже правый!
– кто эта очаровательная девица, что выходит из лавки мистера Фрэзера и садится в свою карету, а мистер Фрэзер отвешивает ей и ее маменьке самый учтивый поклон? Это прелестная мисс Мойдор со ста тысячами фунтов приданого, которая изволила заметить вашу изящную фигуру и которая неизменно по первым числам каждого месяца ездит в город покупать свой обожаемый журнал. Вы едете за нею следом так быстро, как только может вас везти наемная пролетка. Всю дорогу девица читает журнал. Останавливается она в Хэмстеде у изящной виллы своего отца - с оранжереей, двойным каретником, лужайкой - какое там, целым парком!
– для прогуливания лошадей. Когда тяжелые ворота уже готовы разлучить вас с этой милой девушкой, она оглядывается - всего лишь раз - и краснеет. Erubuit, salva est res!
– покраснела, значит, дело на мази. Через неделю вы уже представлены семье и вас объявляют обворожительным молодым человеком самых высоких правил. К концу третьей недели вы оттанцевали с нею двадцать девять кадрилей и промчали ее в вальсе много миль. Через месяц миссис О'Флаэрти кинулась на шею своей матери, только что вернувшись из деревни Гретна близ Карлайла, где она гостила, и после этого вы до конца ваших дней имеете открытый счет у своего банкира. А что причиной всему этому благополучию? Прогулка по определенной стороне Риджент-стрит. И это столь верный и бесспорный факт, что один мой знакомый, молодой джентльмен из Шотландии, изо дня в день по нескольку часов мерит шагами названную улицу в твердой надежде, что такое же приключится и с ним; и в этих видах он за углом, в переулке Виголейн, держит наготове кеб.
Читатель, несомненно, ждет, что теперь после обстоятельного рассуждения должна последовать мораль. Так вот: рассматривая события нашей повести в свете данного выше небольшого экскурса о судьбе, мы приходим к следующим простым выводам:
1. Если бы мистер Фитч не услышал, что мистер Свигби приглашает всех присутствующих дам, он не принял бы приглашения Свигби и остался бы дома.
2. Если бы его не было в коляске, мисс Розалинда Макарти не сидела бы с ним рядом на переднем сиденье.
3. Если бы он не был угрюм, она ни в коем случае не попросила бы своего папашу уступить ей место на козлах.
4. Если бы она не поменялась местами со своим папашей, не последовало бы ни одно из тех обстоятельств, какие отсюда проистекли. Обстоятельства же эти были таковы:
1. Мисс Белла оставалась в экипаже.
2. Мистер Свигби, колебавшийся между двумя девицами, как известное животное между двумя охапками сена, в силу этого обстоятельства пришел к решению и сделал предложение мисс Линде, шепнув девице: "Мисс, я не ровня такой, как вы; но я крепок, здоров, имею доходу пять сотен в год. Вы пойдете за меня?" Сказать вам правду, этой речи его обучил хитрый Ганн, который ясно видел, что Свигби готов объясниться не с одной, так с другой из его падчериц. И на это девица - тоже шепотом - взволнованно ответила: "Ах, что вы, мистер Свигби! Какой вы странный! Как вы можете?
– И, немного помолчав, добавила: - Поговорите с маменькой".
3. (И главное для нашей повести.) Если бы маленькую Каролину взяли на прогулку, она не осталась бы в Маргете одна, наедине с Брэндоном. Когда судьбе угодно, чтобы что-то произошло, она высылает вперед миллионы мелких обстоятельств расчистить и подготовить дорогу.
Читатель, верно, наблюдал, что в апреле месяце (как, впрочем, и в добром десятке других месяцев в году) преобладает холодный, северо-восточный ветер; и когда, соблазненный проблеском солнца, он выйдет подышать свежим воздухом, то получит он его в таком количестве, что ему хватит озноба до конца злополучного этого месяца. В один из таких дней, отмеченных прелестной английской погодой (как раз накануне увеселительной поездки, описанной в этой главе), мистер Брэндон, проклиная всей душой родную страну и думая о том, насколько же больше соответствуют его натуре ветры и нравы, господствующие у других народов, разгуливал среди скал близ Маргета под разбушевавшимся восточным ветром, которого не перенес бы ни один обыкновенный смертный, когда вдруг он набрел на знаменитого Андреа Фитча: с синими от холода пальцами художник сидел на уступе скалы и на серой бумаге рисовал углем этюд - вид то ли на море, то ли на сушу.
– Чудесный день выбрали вы для этюдов, - язвительно сказал Брэндон, высунув из мехового воротника пальто лиловый кончик своего тонкого орлиного носа.
Мистер Фитч улыбнулся, поняв иронию.
– Художнику, сэр, - возразил он, - холодная погода нипочем. В Академии был парень, который писал в Йисландии етюды при двадцати градусах ниже нуля - гору Хеклу, сэр! Ето он первый подал йидею насчет горы Хеклы для Зоологического сада в Сарри.
– Он был, наверно, редким энтузиастом, - сказал мистер Брэндон.
– Мне кажется, большинство предпочло бы сидеть дома и не студить себе пальцы в такой мороз и бурю.
– Что мне буря, сэр?
– величественно провозгласил Фитч, - в буре, сэр, я оживаю! Йистинный художник только тогда и бывает по-настоящему счастлив, когда он может вволю смотреть на бурную стихию окияна в час ее гнева.
– А вот идет пароход, - ответил Брэндон.
– Мне думается, там жмутся на палубе десятка два несчастных, которые, не будучи художниками, предпочли бы видеть ваш океан спокойным.
– Они не поэты, сэр: величественный лик природы, непрестанно меняющий свои черты, сокрыт для их глаз. Я почитал бы себя недостойным сваво йискусства, если бы не мог ради него терпеть пустячные лишения, такие, как холод или зной. И, кроме того, сэр, как она ни тяжки, подобное зрелишше полностью меня вознаграждает; ибо, сколь бы ни были страшны мои личные беды, - а они чудовищны!
– я не могу, взирая на зелень полей и грозное море, не забыть хотя бы наполовину выпавшие мне на долю горе и обиды; да и вправе ли такое жалкое создание, как я, думать о собственных делах пред лицом подобного зрелишша? Да, сэр, не могу! Мне становится стыдно; я склоняю голову и затихаю. Когда я берусь за изучение йискусства, сэр (а под ним я разумею природу), я не смею помышлять о чем-либо еще.