В бой идут одни офицеры

Зверев Сергей Иванович

Идти по рыхлому снегу было тяжело. Десантники спустились ниже, намереваясь обойти снеговой язык и быстрее выйти к интересующему их месту. Когда они были уже почти на месте, стали хорошо видны заклепки на металле. На одном куске виднелась белая цифра «два». Не оставалось никаких сомнений, что это действительно обломки вертолета. Вот только своего или чужого?

Десантники ступили на снег и тут же остановились как вкопанные. На снегу виднелись свежие глубокие человеческие следы. Два человека поднялись по заваленному снегом склону, потом вернулись назад, что-то волоча за собой. Опытный взгляд сразу же определил, что волокли человеческое тело. Десантники, проваливаясь и падая, бросились вверх. Перед их взором предстала безрадостная картина. Из-под

снега торчала смятая и развороченная кабина вертолета. Точнее, того, что от нее осталось. Сплющенная носовая часть раздробила тело пристегнутого пилота. Тело второго пилота отсутствовало вместе с креслом, выдранным с корнем какой-то чудовищной силой. Судя по всему, вертолет рухнул на склон уже после того, как прошла основная масса снега, или его протащило краем и просто изодрало о скалы. Точно сказать было трудно. Сам факт, что останки машины торчали из-под снега, а не были погребены под многометровой толщей, был уже невероятен. Но кого тащили неизвестные люди вниз по снегу? Неужели кто-то мог выжить в этой жуткой природной мясорубке? В том, что вертолет свой, сомнений, конечно, уже не было.

— Похоронить бы летуна, — задумчиво сказал Романов.

— Без «болгарки» нам его не вытащить, — покачал головой Зубов, — видишь, как его металлом вдавило.

Сняв с головы камуфляжные кепи, десантники постояли над телом. Отсоединив магазины, они передернули затворы своих автоматов и подняли стволы вверх. В тишине звонко щелкнули бойки последним салютом погибшим летчикам. Спецназовцам уже приходилось хоронить своих товарищей вдали от дома. И очень часто, как вот и сейчас, последнюю военную почесть приходилось отдавать не залпом в воздух. Стрелять нельзя, этим можно поставить под угрозу живых.

— Пойдем дорогу посмотрим, — предложил Зубов, снова заряжая свой автомат.

Еле заметная грунтовая дорога проходила вдоль скал метрах в сорока. Тело тащили наверняка к машине, которую оставили на дороге. Зубов не предполагал, что найдет что-то ценное. Это была привычка собирать всю возможную информацию. Очень часто ценность на первый взгляд маловажных мелочей проявлялась лишь спустя какое-то время. Сказать сразу, что важно, а что нет, в работе разведывательно-диверсионной группы очень трудно.

Десантники сразу же разошлись в стороны, двигаясь в направлении дороги, чтобы охватить большую часть местности при осмотре. Зубов, шедший немного впереди, вдруг присел на корточки и стал что-то рассматривать на земле.

— Иди сюда, — позвал он Романова, — посмотри.

— Следы колес? — спросил напарник, присаживаясь рядом. — Значит, съезжали с дороги, чтобы ближе было нести тело.

— До боли знакомые отпечатки, — с иронией заметил Зубов, — это ведь «уазик».

— Чего удивляться, — пожал плечами Романов, — половина страны ездит на нашей технике. Вспомни, какие сюда были поставки.

— Ладно, пора докладывать командиру и возвращаться, — проговорил Зубов, поднимаясь на ноги. — Здесь мы больше ничего не выясним. Знать бы еще, кого увезли и живого ли.

— Доложим, наши разберутся, — убежденно заявил Романов. — Подключат разведку, свяжутся с командованием международного контингента здесь. Найдут.

Доктор Бернетт вошла в палату своего загадочного пациента. Мужчина спал. Красивое волевое лицо было еще бледно. Глубокие ссадины активно заживали. Процессы регенерации, подстегнутые медикаментозно, шли успешно и с потрясающей скоростью. Физические данные у этого человека были просто исключительные. Особенно Кэролайн поражало сердце, которое никак не хотело останавливаться. Оно качало и качало кровь, питая кислородом мозг и другие жизненно важные органы. Были моменты, когда сердце просто не могло работать, — но оно работало, упрямо и настойчиво.

Метод использования отдельных клеток как контейнеров для доставки лекарства в конкретную точку любого органа давал фантастические результаты. Правда, перед этим приходилось выполнять очень кропотливую работу, и необходимо было специальное оборудование из области нанотехнологий.

Но здесь это все было, не хватало только специалистов, которые на этом оборудовании могли бы работать. Для того чтобы найти в растворе отдельную клетку, осторожно лазером проделать отверстие в мембране ядра, откуда под воздействием внутриклеточного давления выйдет содержимое, нужен серьезный опыт. Потом в ядро вводится лекарство. И так несколько раз. Эти клетки используются как контейнеры для доставки лекарства в нужный орган. Через некоторое время клетка растворяется, и содержимое ядра начинает свою работу в нужной точке.

Этот суперсовременный метод в сочетании с мощными регенерационными способностями организма лежавшего перед ней мужчиной творил чудеса. Еще день или два — и его можно приводить в сознание, делать попытки вставать, двигаться. Тогда все позитивные процессы пойдут быстрее. Бернетт понимала, что этот человек и все, кто находился в палатах «клиники», являются «подопытными кроликами», на которых проводят эксперименты. Но для чего такая секретность, почему не проводить реальные и официальные клинические испытания метода? «Просто я еще не все знаю», — догадывалась Кэролайн. Эта часть деятельности Хальмейера не единственная. За этим что-то еще стоит.

Женщина взялась рукой за запястье мужчины. Пульс был ровный, хорошего наполнения. Она приподняла веко пациента и удивилась. На нее смотрели вполне осмысленным взглядом.

— Как вы себя чувствуете? — решилась спросить Бернетт.

— Нормально, — с заметным акцентом так же по-английски ответил мужчина, — только слабость во всем теле.

Уловив акцент, Бернетт хотела выяснить национальность мужчины, но потом отказалась от этой попытки. Не стоит рисковать. Эти разговоры с пациентом могут вывести его из психологического равновесия, решила она. В этом случае тюремщики могут решить, что она что-то вынюхивает. Нет, никаких лишних разговоров. Бернетт похлопала пациента по плечу и вышла из палаты.

Шадрин, хмурясь, смотрел прямо перед собой и мучительно пытался понять, почему он разговаривает на этом языке. Это ведь не его родной язык. Неожиданная догадка поразила Андрея Васильевича. Он ведь лежит в больничной палате. Значит, болен. Шадрину показалось, что он помнит сильный холод. Может быть, простудился?

Подняв руки, Андрей Васильевич стал их рассматривать. Крепкие сильные руки взрослого мужчины. «Кто я, сколько мне лет, где и почему я нахожусь?» Шадрин опустил руки на одеяло, которым был укрыт до подмышек, и закрыл глаза. Он стал напряженно вспоминать хоть что-то из своей предыдущей жизни. Короткое общение с женщиной, которая, наверное, была врачом, мешало ему. Он думал на одном языке, но ему мешали слова и фразы, которые вспоминались сразу же на другом языке, на котором он только что общался с врачом. Это сбивало с мыслей, мешало вспоминать. Думать на том языке, на котором он сейчас говорил, не получалось.

Прошло еще два дня, как понял Шадрин по тому, как надолго выключался в палате свет. Его стали кормить нормальной пищей. Все повязки были сняты, а дважды в день еще и делали массаж. Было много уколов. Андрей Васильевич испытывал странные ощущения. С одной стороны, его крепкий выздоравливающий организм требовал движения, деятельности, но какое-то внутреннее «надо» держало его в постели и заставляло послушно исполнять все предписываемые процедуры. Он даже не испытывал внутреннего протеста, хотя одновременно понимал, что кое-какие из этих процедур ему не нравятся. Например, он терпеть не мог овсяную кашу, но упорно съедал всю порцию без остатка. Еще Шадрина смущало непонятное доверие ко всем людям, которые приходили в палату, осматривали его. Он их не знал, но странное чувство безграничного доверия, какой-то надежды, что они спасут его от чего-то непонятного, но грозного и страшного, доминировало в мозгу. Странное инфантильное чувство, которое шло вразрез с другими чувствами, присущими взрослому, самостоятельному мужчине с непростым характером. Об этих своих чертах Шадрин тоже почему-то знал.