Шрифт:
Он его потерял где-то на Театральной улице. Помнил он, как довольно грубо пробивался сквозь толпу на мосту, через один из каналов, какие перерезают эту шумную улицу. Возможно, что какой-нибудь ловкий карманный воришка с раскосыми глазами радуется сейчас пятидесяти с лишним иенам, бывшим в его кошельке. А затем он подумал: быть может, он просто его потерял, потерял по небрежности.
С безнадежным видом в двадцатый раз обшаривал все свои карманы в поисках пропавшего кошелька. Его там не было. Рука его осталась в пустом кармане, и он горестно посмотрел на вертлявого горланящего содержателя ресторана, который в бешенстве кричал.
— Двадцать
— Но… мой кошелек! — сказал мальчик. — Говорю вам, я его где-то потерял.
Тут содержатель ресторана с негодованием всплеснул руками и завизжал:
— Двадцать пять сен! Двадцать пять сен! Твой платит сейчас!
Собралась толпа, и для Элфа Дэвиса положение становилось затруднительным.
«Какая мелочность, как нелепо, — думал Элф. — Сколько шума из-за пустяков!» И, несомненно, он должен что-то предпринять. У него мелькнула мысль проскользнуть сквозь этот лес ног и ударить всякого, кто вздумает его задержать; но, словно угадав его намерение, один из лакеев, приземистый коренастый парень, неприятно косивший на один глаз, схватил его за руку.
— Твой платит сейчас! Твой платит сейчас! Двадцать пять сен! — ревел охрипший от бешенства содержатель ресторана.
У Элфа лицо тоже пылало от обиды, но он мужественно предпринял новое обследование карманов. Он уже потерял надежду найти кошелек и все упование возложил на случайные монеты. В маленьком карманчике пиджака, где он держал мелочь, ему попалась монета в десять сен и на пять сен медью. Вспомнив, как он недавно не мог доискаться монеты в десять сен, он вспорол шов кармана и извлек монету из глубины подкладки. В руке у него было двадцать пять сен — сумма, необходимая для платы за съеденный им ужин. Он передал ее содержателю ресторана, а тот, пересчитав деньги, внезапно успокоился и низко поклонился — и вся толпа подобострастно поклонилась и растаяла.
Элфу Дэвису едва исполнилось шестнадцать лет. Он служил матросом на борту «Энни Майн», американской парусной шхуны, завернувшей в Иокогаму для отправки в Лондон своей летней добычи — тюленьих шкур. Элф сходил на берег вторично и сейчас начал подмечать любопытные особенности восточного духа. Когда прекратились поклоны и приседания, он рассмеялся и вышел, повернувшись на каблуках. Тут он столкнулся с новой проблемой. Как попасть на судно? Было уже одиннадцать часов вечера, и у берега не оставалось ни одной судовой шлюпки, а перспектива нанимать с пустым карманом лодочника-туземца не особенно ему улыбалась.
Зорко вглядываясь, не встретится ли кто-нибудь из товарищей по шхуне, он направился вниз, к набережной. В Иокогаме нет длинного ряда пристаней. Суда бросают якорь на рейде и тем дают возможность нескольким сотням коротконогих людей зарабатывать себе пропитание доставкой пассажиров на берег и обратно.
Дюжина лодочников — мужчин и мальчишек — окликнула Элфа и предложила свои услуги. Он выбрал самого симпатичного на вид — добродушного старика с усохшей ногой. Элф вошел в его сампан и уселся. Было совсем темно, и он не мог разглядеть, что делает старик, хотя, по-видимому, тому ничего не оставалось, как оттолкнуть лодку и отправиться в путь. Наконец он, хромая, шагнул в лодку и заглянул Элфу в лицо.
— Десять сен, — сказал он.
— Да, знаю, десять сен, — беззаботно ответил Элф. — Живей! На американскую шхуну!
— Десять сен! Твой платит сейчас, — настойчиво повторил старик. Элфа бросило в жар от этих ненавистных слов «твой платит сейчас».
— Ты отвезешь меня на американскую шхуну, тогда я тебе заплачу, — сказал он.
Но старик упрямо стоял перед ним, протягивал руку и повторял:
— Десять сен! Твой платит сейчас!
Элф попробовал объяснить ему. У него не было денег. Он потерял свой кошелек. Но он заплатит. Как только он попадет на борт американской шхуны, он расплатится. Нет, он даже не станет подниматься на борт американской шхуны. Он крикнет своим товарищам, и те сейчас же заплатят лодочнику десять сен. После этого он поднимется на борт. Итак, разумеется, все в порядке.
На это старик — столь симпатичный на вид — ответил:
— Твой платит сейчас! Десять сен!
И в довершение беды остальные лодочники расселись на ступеньках мола, прислушиваясь к разговору.
Элф, опечаленный и рассерженный, встал и приготовился сойти на берег. Но старик удержал его за рукав.
— Твой дает сейчас рубаха. Мой везет американска шхуна, — предложил он.
Тут в Элфе возмутился дух независимости. Англосаксу присуще чувство отвращения к надувательству, а Элф счел это настоящим разбоем! Десять сен равняются шести американским центам, а его рубаха, совсем новая и из хорошей материи, стоила ему два доллара.
Он молча повернулся спиной к старику и поднялся на конец мола, а толпа с громким хохотом последовала за ним. Большей частью это были крепко сложенные, мускулистые парни.
Стояла изнуряюще жаркая июльская ночь, и одежда их была сведена до минимума. Моряки всех рас — народ буйный и грубый, и Элф понял вдруг, что отнюдь не безопасно находиться в полночь, в толпе лодочников, на конце мола, в большом японском городе.
Дюжий парень с копной черных волос и свирепыми глазами выступил вперед. Толпа двинулась за ним, чтобы принять участие в споре.
— Твой дает башмаки, — сказал парень. — Твой дает сейчас башмаки! Мой везет американска шхуна!
Элф покачал головой, а толпа потребовала, чтобы он принял предложение. Но англосаксы устроены так, что труднее всего добиться от них чего-либо угрозами или задиранием. Они охотно идут на риск, но не выносят никаких принуждений. И эта попытка лодочников подчинить своей волей Элфа только пробудила все упрямство его расы. В нем были свойства человека, который преследует несбыточную мечту; и здесь, на пустынном молу, под звездным небом, окруженный скученной, толкающейся бандой, он решил скорее умереть, чем подвергнуться такому оскорблению и уступить хотя бы одну-единственную принадлежность своего костюма. Теперь ставкой были уже не вещи, а принцип.
Тут кто-то грубо подтолкнул его сзади. С пылающими глазами он обернулся, и круг подался назад. Но толпа все смелела. То тот, то другой требовал у него отдельные принадлежности его костюма, и эти требования сейчас же громко подхватывались здоровыми глотками.
Элф давно уже не говорил ни слова, но понимал, что положение становится опасным, и единственный выход — уйти прочь. Его лицо было угрюмо, глаза блестели, как острие стали, тело приняло устойчивое и твердое положение. Этот решительный вид произвел на лодочников такое впечатление, что они расступились перед ним, когда он зашагал по молу к берегу. Но они шли за ним, хохоча и галдя еще громче, чем раньше. Какой-то парень, ростом и сложением походивший на Элфа, нахально сорвал у него с головы шапку; но не успел он нахлобучить ее себе на голову, как Элф размахнулся сплеча, и парень покатился по камням.