В царстве тьмы. Оккультная трилогия
Шрифт:
В то время в Лондоне открылся археологический конгресс, и я познакомился с Максимилианом Эдуардовичем, старым другом моего отца. То, что я рассказал ему относительно некоторых древностей, до такой степени возбудило его интерес, что он привязался ко мне. Однажды, когда мы вместе работали, он познакомился с Веджага-Сингом; своим усердием и интересом к прошлому Индии барон снискал расположение учителя, который по свойственной ему доброте стал поучать и его.
Забыл сказать, что учителя после нескольких лет пребывания в Лондоне покинули братство и возвратились на родину, а их место заняли новые
Однажды Веджага-Синг сказал мне, что и он уезжает. Меня очень огорчило это известие, но, заметив это, учитель с улыбкой предложил мне отправиться с ним, обещая указать наиболее интересные места, и пригласил по окончании обзора посетить его гималайский дворец. Это предложение привело меня в положительный восторг, и я немедленно начал готовиться к отъезду. Барон выказал по этому поводу такое отчаяние, что Веджага-Синг, от души посмеявшись, пригласил и его. Решено было прежде всего посетить остров Цейлон, откуда был родом мой учитель.
— Это ни с чем не сравнимое по красоте и археологическому значению место. Вы встретите там такие любопытные нравы, что наверняка не пожалеете о своей остановке, — прибавил учитель.
…Итак, мы выехали и высадились на Адамову гору, Канди и т. д. Не буду описывать путешествие по волшебному острову, несмотря на его захватывающий интерес: например, развалины Анурадхапуры, древнейшей столицы раджей первой расы, или путешествие по провинции Катрагам, славится кишит древними пагодами. Они оставили во мне неизгладимые воспоминания. Но в данную минуту главный интерес представляет рассказ о приключении, связанном с тигром; его я вкратце передам.
Мы странствовали по округу Тамблегам, где еще сохранились в окрестностях озера Кандели непроходимые девственные леса, громадные, окруженные джунглями болота и убежища гигантских змей — боа, а также стада диких слонов, тигров и других животных.
Совершив несколько последних экскурсий по этим местам, мы должны были расстаться: барон ехал в Европу, а я на несколько месяцев — к Веджага-Сингу, в его гималайский дворец. Мы охотились в джунглях, изучали нравы, как вдруг ко мне пришла злополучная мысль прогуляться по девственному лесу. Диких зверей и змей мы не боялись, потому что учитель подарил нам несколько факелов с таким удивительно сильным запахом, что он отгонял пресмыкающихся, и те убегали от нас. Понятно, что мы только в крайнем случае пользовались этими странными факелами, которые не давали пламени, а только дым, — потушить их можно было, лишь прикрыв полотном, смоченным какой-то эссенцией, которую также дал мне учитель. Итак, однажды утром мы отправились — я говорю «утром», подразумевая «до восхода солнца». Наш небольшой караван состоял из двух слонов, десяти служителей-индусов и проводника, местного уроженца. Он уверял, что безопасно проведет нас лесом, так как старые раджи проложили множество дорог и настроили на известном расстоянии восьмиугольные кирпичные башни, служившие убежищем от диких животных для путешественников, которым приходилось ночевать в этих опасных местах.
Одна из таких дорог, уже веками забытая и заброшенная, заросла, по его словам, девственным лесом; о его существовании не знали, и европейцы не решались проникать в эту непроходимую чащу, но храбрый Рамассами клялся, что наискось проведет нас знакомой ему дорогой. Это предложение явилось прежде всего благодарностью за услугу, которую мы оказали Рамассами; кроме того, обещанная награда обеспечила бы бедного индуса на всю жизнь. Однако, несмотря на свою заманчивость, экспедиция, несомненно, была опасной и рискованной. Ввиду этого мы, может быть, и не решились бы на нее, не обольсти нас Рамассами описанием одного заброшенного дворца, которого не видел ни один европеец, — подобно замку спящей красавицы, он был скрыт в чаще девственного леса.
Сначала мы шли джунглями; трава, тростник и хворост были по брюхо нашим слонам, а громадные бамбуки, достигавшие местами до пятидесяти футов высоты, были так густы, что дальше пятнадцати-двадцати метров ничего не было видно. Мало-помалу дорога пошла в гору, а бамбук и болотная поросль сменились растительностью другого рода: деревьями, покрытыми цветами различных оттенков с одуряющим запахом. Наконец мы вступили под сень вековых деревьев громадного леса, покрывавшего всю возвышенность, и первый день все шло благополучно. Полагаясь
Ночь мы провели в одной из восьмиугольных башен, о которых я говорил выше; хотя она и пострадала от времени, все-таки служила надежным убежищем. Тем не менее эта ночь оставила во мне ужасное воспоминание. Рычание диких зверей и рев слонов, которых что-то тревожило, не давали нам спать. Мы уже сожалели о своем смелом предприятии, не зная еще, что ожидает нас впереди.
Следующий день начался бедой. Наш бедный проводник, желая осмотреть местность, удалился от нас, и вдруг отчаянный крик возвестил о том, что с ним что-то произошло: его ужалила змея, и он умер в течение нескольких минут. Пропускаю подробности, но вы можете представить наше положение. Мы намеревались вернуться, но через несколько часов обнаружили, что заблудились. Не подлежало сомнению, что рано или поздно мы погибнем, если не сумеем выйти из леса, — но как ориентироваться в этой непроходимой чаще? Мы не знали даже, где искать приютившую нас башню, а без нее мы окончательно погибли бы.
В мрачном отчаянии и ужасном расположении духа мы брели куда глаза глядят, возмущаясь равнодушием индусов, и наконец приказали пустить слонов наудачу — в надежде, что инстинкт умных животных, может быть, приведет их к какому-нибудь выходу из леса. Солнце стояло высоко, судя по огненным лучам, пробивавшимся иногда сквозь чащу зелени, как вдруг произошла встреча, которая в то время показалась нам спасением.
Это были два факира: один — укротитель змей, так как весь был опутан кобрами и разными ядовитыми пресмыкающимися, а другой — однорукий, худой и полунагой — вел на веревке тигра. Должен сказать, что за полтора года нашего путешествия я изучил индустанские наречия и говорил на урду свободно, что облегчало нам общение с местными жителями; барон же, как ни старался изучить язык, говорил дурно, и каждый по первой его фразе узнал бы в нем иностранца. На этом основании к факирам обратился я, объяснил им наше положение и попросил проводить к выходу из леса.
С минуту они шепотом совещались, а потом один сказал мне, что мы находимся очень далеко от выхода и можем добраться до него только поздней ночью, рискуя попасть в какой-нибудь торфяник, если не пожелаем поискать приюта где-нибудь поближе. Поэтому они предложили провести нас в ближайшую пагоду, куда направлялись сами, — переночевать там, а утром они нас проводят. Нам пришлось согласиться, и, обещав факирам щедрую награду, мы тронулись в путь. Пагода, куда нас привели, очевидно была очень древней: около нее были разбросаны разного рода строения, все окружала пышная растительность. Под портиком с колоннами, воздвигнутым в чаще леса, виднелась исполинская статуя сидящей женщины с львиной головой: я узнал в ней богиню Кали, злобную супругу бога Шивы, пожирательницу людей и демонов. Изображение страшной богини произвело на меня неприятное впечатление, которое, однако, сгладилось, когда старый брамин, переговорив с факирами, вежливо пригласил нас войти и отдохнуть.
Нас привели в одно из прилегающих к пагоде зданий и предложили прохладительные напитки. Обращались с нами вежливо, но с большой осторожностью: в нашей просьбе осмотреть пагоду изнутри наотрез отказали, и нам пришлось ограничиться наружным осмотром древнего сооружения. На паперти сидели факиры-нищие, а на лужайке, у статуи Кали, виднелась кучка молодых и большей частью красивых женщин — то были, вероятно, баядерки при храме. Вечером один из браминов предложил нам взглянуть на пляску священных танцовщиц, и мы, конечно, согласились, зная, что такое зрелище стоит дорого и составляет доход браминов. Мы поужинали и курили, лежа на циновках. Вдруг закрывавший дверь занавес поднялся, и появились четыре женщины; две сели на полу с музыкальными инструментами — у них было нечто вроде тамбурина и деревянный обруч с натянутыми на нем струнами, напоминавший гитару. Танцовщицам было от тринадцати до пятнадцати лет, т. е. они были в самом расцвете красоты, но на одну я тотчас перестал обращать внимание и любовался другой, которая танцевала, казалось, исключительно для меня.