В царстве тьмы. Оккультная трилогия
Шрифт:
Таинственный незнакомец неотступно ухаживал за Мэри, усердно угощая ее кровью и вином.
Дикая оргия дошла до неописуемого неистовства, как вдруг кавалер Мэри схватил ее за руку, потащил к трону козлища и звонко крикнул — так, что его голос покрыл общий гам:
— Азрафил, князь адских полчищ, владей Ральдой, своей красавицей-невестой, а потом подари ее мне. Ты ведь знаешь мои права на нее.
Смертельная тоска сжала сердце Мэри, и ей казалось, что от ужаса волосы поднялись на голове. Несмотря на вино, приправленное возбудительными снадобьями, несмотря на почти утраченную способность свободно думать и кипевший в жилах огонь
Словно сквозь туман видела она, как над нею склонялась голова чудовища, огненные глаза его насмешливо смотрели на нее, а бородатая пасть складывалась в гримасу, служившую улыбкой. Но тут голова у нее закружилась, и ей показалось, что она падает в пропасть.
Вдруг дрожащий звон привел ее в себя.
Все яснее и громче разливались в воздухе звуки церковных колоколов, затем донесся отдаленный хор, певший «Да воскреснет Бог!», и стройное пение становилось все сильнее и отчетливее. Вверху заблестел широкий голубоватый луч, и в самой глубине его, словно отдаленное видение, как будто открылось широкое окно, а там, подняв в руках лучезарный крест, стоял коленопреклоненный человек в белом. Ярко освещенное лицо его походило на лицо доктора Заторского, а около него, с протянутыми вперед руками и осененной лучами головой, был виден человек высокого роста, тоже в белом, но словно осыпанном алмазами одеянии.
Один лишь миг любовалась Мэри этим светлым видением, затем она почувствовала, что жертвенник рушится, и огненные языки окружили опрокинутого козла. Смутно видела она, как омерзительная, нагая, опьяненная кровью и похотью толпа каталась в судорогах среди опрокинутых столов. После этого послышались раскаты грома вперемежку с кощунствами и стонами, а сверкавшие молнии освещали эту адскую сцену. Наконец земля заколебалась, стены затрещали, и Мэри потеряла сознание.
Придя в себя, она увидела, что лежит на своей постели, слабая и разбитая, точно ей переломали кости. Все ее тело болело, но о ночном пире у нее оставалось весьма смутное воспоминание.
С трудом, так как малейшее движение доставляло ей боль, она позвонила. После довольно долгого ожидания наконец пришла Мэрджит: одна рука ее была на перевязи, голова забинтована, правый глаз подбит.
Ее сопровождал горбатый человек в черном, со злым, угрюмым лицом и гнусавым голосом. Он предписал Мэри лежать в постели, потому что бывшие по всему ее телу ожоги еще не зажили. Он сменил ей пластыри и мази, напоил каким-то лекарством, и она почти мгновенно уснула.
Когда Мэри стало лучше, она спросила у Мэрджит, что произошло. Собственные ее воспоминания были смутны, и ясно было только сознание, что она избежала какой-то неминуемой опасности.
— Ах, миледи, как ужасно закончился наш чудный поначалу, но злополучный праздник! — со слезами в голосе рассказывала камеристка. — Все наши братья ранены и больны, и сам обер-егермейстер был обожжен, точно молнией.
Медленно поправлялась Мэри, и только усилием воли отгоняла она докучные мысли, осаждавшие ее при воспоминании о величавом звоне колоколов и дивном далеком пении.
Наконец выдался день, когда она получила злостное удовлетворение своей мести, примирившее ее с судьбой и на время совершенно рассеявшее мрачные мысли. Она читала вечером в
На спинке кресла сидел Кокото. Его хитрая рожица выражала удовольствие, хвостик весело болтался, а глаза смотрели лукаво.
— Я пришел с отчетом о нашей работе, хозяйка, так как ты сама не призывала меня, а ведь мы уже порядком поработали.
— Я была больна, Кокото. Благодарю, что пришел. Ну, рассказывай скорее, что вы сделали из заданной программы.
— Как ты и сказала, никто не помешал нам вторгнуться в дом, и вообще, там всех очень легко направлять по-своему. Сама барыня отсутствовала. Сын — игрок, и с тех пор, как мы принялись за него и везде сопутствовали ему, он постоянно проигрывал. Нуждаясь в деньгах, он взломал стол отца, но в тот же вечер проиграл украденную весьма крупную сумму. Теперь он застрелился, и мать нашла его уже мертвым по возвращении домой, а сама с испугу забыла на столе ридикюль с драгоценными вещами, который в суматохе украли. Хи-хи-хи! — оскалился Кокото.
Мэри погладила его пушистую спинку.
— Я довольна тобою и твоими. Продолжайте старательно работать. Тебя я сейчас угощу.
Она подала ему хлебец, замешенный на крови, и маленькое чудовище с наслаждением съело его, после чего исчезло.
Ван дер Хольм частенько навещал ее и помогал в занятиях. Когда она рассказала ему об отчете Кокото, он презрительно рассмеялся и сказал:
— Я понимаю ваше удовлетворение, сестра. Одно из величайших наших преимуществ — это возможность мстить. Я лично испытал это, и мой двоюродный брат, негодяй, погубивший меня, расплатился за это кровавыми слезами.
Это злобное удовольствие и настойчивое желание уничтожить или унизить свою обидчицу было еще живо в душе Мэри, когда она получила письмо от матери, писавшей:
«Каждый день молюсь я Богу за тебя, дорогая моя, и призываю на тебя благословение Христа, Пресвятой Божьей Матери и Николая Чудотворца…»
Но едва прочла она эти строки, как у нее закружилась голова, письмо вспыхнуло в руках, и она упала без чувств, словно пораженная ударом по голове.
Через несколько минут появился призрак Ван дер Хольма и оцепенел, потому что над лежавшим на коленях Мэри пеплом витал небольшой голубоватый крест. Подойти к ней он смог только тогда, когда прорвавшийся в открытое окно ветер развеял в воздухе пепел.
Однажды вечером, несколько дней спустя после этого случая, неожиданно явился таинственный незнакомец. Мэри давно не видела его. Он был мертвенно бледен, казался мрачнее обыкновенного и молча облокотился, скрестив руки, на высокую спинку кресла, пристально глядя на Мэри. Незнакомец почему-то интересовал Мэри и возбуждал в ней смутные чувства, в которых она не могла разобраться.
— Какой у вас расстроенный вид! Я тотчас прикажу подать вам что-нибудь подкрепиться, — сказала Мэри, нажимая звонок.
Вскоре появился Джемс с обычным угощением: чашей крови и хлебцами, которые незнакомец с жадностью уничтожил. Затем тот сел в кресло и, подавшись вперед, спросил, ядовито ухмыляясь:
— Разрешите, миледи, побеседовать с вами?
Теперь он уже был не так мертвенно бледен и вполне походил на обычного человека.
«Это, должно быть, старый сатанист, окончательно истрепавший себя, вроде Ван дер Хольма», — подумала Мэри, чувствуя неприятное стеснение в груди, но тем не менее вежливо ответила, что рада ему.