В чём измеряется нежность?
Шрифт:
— Очень люблю старую музыку, её хотя бы настоящие люди писали, которые понимают все те светлые и горькие чувства, о которых поют. В наше-то время людей-музыкантов сплошь андроиды потеснили. Но я не считаю их искусство таковым в принципе: как можно вообще серьёзно относиться к тому, как машина поёт о человеческих страданиях? Хотя у них и песни-то не грустные: в основном всё про «радугу из жопы»…
— Я не вполне согласен с тобой. Не спорю, физические страдания нам… им, в смысле, — издал напряжённый смешок, — действительно непонятны. Но о любви, дружбе и поиске себя андроиды, уверен, размышляют так же, как и люди. Они как минимум способны просчитать гармонию или, например…
— Вот именно! Просчитать!
— Вообще-то шедевры подразумевают в некотором роде математический просчёт. Например, золотое сечение в живописи.
— Но это же частные случаи! Некоторые творцы вообще в предсмертной агонии создавали одни из лучших образцов подлинного искусства. Ни о каком расчёте там не могло быть и речи! И человеческий расчёт в принципе не похож на машинный: это как со свалки хватать приличные вещи. — Мари захихикала. — У машин в голове чёткий порядок, никакой «гениальной случайности» и быть не может. Только имитация души, но не душа.
Коннор растерянно сощурился и долго вглядывался в озадаченное лицо Мари, будто пытался в нём угадать себя самого, найти ответы на терзания «имитации своей души». Ему казалось, что его внутренности раздробило на куски, что от них летят электрические искры — Коннора ужасала сама мысль, что в своих безжалостных словах Мари не выделяла для него места, но понятия не имела, что оно у него там есть по умолчанию.
— Не знаю, что тебе сказать, — с мрачной безнадёжностью тихо проговорил он и отвёл взгляд.
— Я тебя чем-то расстроила? Извини, если я слишком упорствую! Я такая дурёха, упрусь рогами вечно и ни в какую, никого не слышу вокруг. — Она окончательно сдалась и приластилась обратно, как котёнок. — У тебя кто-то из друзей андроид? Ты поэтому со мной не согласен?
— Нет, у меня нет таких друзей. Я просто с тобой не согласен.
— Тогда и наплевать мне на этих чёртовых андроидов! Только, пожалуйста-пожалуйста, не злись! Не грусти из-за моей узколобости! Ну, хочешь, я буду тебя обнимать, пока спать не разбредёмся? Клянусь, не буду хнычить, что твои нежности глупые, и никуда не убегу! Только прошу, прости!
Она обратила к нему покрасневшее лицо и была готова разреветься из-за своих же накрученных мыслей.
— Эй, эй, ты чего? — Коннор испуганно заморгал и глубоко вдохнул. — Это же обычное разногласие, я не буду вести себя как мудак из-за того, что мы думаем по-разному. — Ободряюще погладил её по плечу. — А вот то, что обещаешь никуда не убегать, мне очень даже по душе! — добавил с задорной улыбкой и плутовато подмигнул ей.
— Ты посмотришь со мной старенький клип этой самой Милен Фармер? — чуть сорвавшимся голоском спросила она, безуспешно пытаясь сгладить эффект от своего эмоционального всплеска. — Они у неё потрясающие! Как будто коротенькие фильмы смотришь. Некоторые, конечно, по рейтингу не совсем на мой возраст, но без пошлостей. — Она расхохоталась, схватив пульт, и принялась вбивать в интернет-поисковик запрос. — Тот, который я хочу тебе показать, совсем безобидный. Он скорее очень грустный и в нашу эпоху смотрится весьма актуально.
— Мне нравится твой вкус. Так что показывай, я его ещё не видел.
— К тексту песни, правда, клип никакого отношения не имеет: я тут прочитала, что саму песню геи сделали чем-то вроде своего гимна из-за того, как в ней игриво и бесстрашно лирическая героиня поёт о том, что считает себя мальчиком. — Мари эмоционально жестикулировала в такт своему рассказу. — Хотя сама исполнительница просто написала её со словарём синонимов и с щепоткой воспоминаний из детства, когда её принимали по внешности за мальчишку. Но в итоге звучит интригующе. Как же там в статье было написано ещё мудрёно? А! «Отражает двойственность сексуальной природы».
—
— Да. Как я и сказала, мне показалось, что сейчас у него появилось что-то вроде новой актуальности, — подытожила она и нажала на проигрывание.
На чёрном экране всплыли белые титры: «Sans contrefacon»?{?}[ссылка на клип для тех, кто не видел, но хочет понимать, о чём речь: — значилось в них название музыкальной композиции. И первым, что предлагала зрителю картина, являлось белое лицо куклы в чёрной кепочке под аккомпанемент хрустального голоса и мелодии, похожей на удары капель дождя. Заложенный в программе языковой пакет без труда позволял Коннору понимать французский, но смысл текста его не особенно занимал, потому как в подсознании уже появились догадки о том, что имела в виду Мари. Причудливая атмосфера начала XX века захватила его пристальное внимание: студёное дуновение осени, холод ливня, который можно было ощутить чуть ли ни кожей, и вползающее внутрь отчаяние изгнанного из цирка артиста — главного героя ленты. Всё, что у него осталось — безжизненная спутница — кукла с человеческий рост, к которой он был нежно привязан и которую взял с собой в одинокое странствие по обдуваемым промозглыми ветрами холмам. «Я, как эта кукла, — со сжавшей механическое сердце тоской подумал Коннор, неотрывно глядя на экран, — улыбчивое личико, послушное тело и глупый вид. А моя Мари, подобно этому несчастному, потерянному актёру, так же нелепо таскается со мной, считая, что я живой», — он почувствовал, как Мари уютно потёрлась виском о его плечо и умиротворённо выдохнула.
Наконец для главного героя случилась роковая встреча с артистами бродячего цирка во главе с загадочной женщиной в чёрном платье, похожей на колдунью. Предчувствие неизбежного, сквозь блёклую картину настоящего вот-вот готова пролиться магия.
— У них всех так жутко подведены чёрным глаза! — изумлённо отреагировала Мари. — Я, наверно, так же выгляжу со своими попытками в макияж!
— Я без ума от твоей трезвой самоиронии. Это что-то…
— Нет, ну что за голос! — произнесла с восхищением. — Невозможный, роскошный, не из этого мира. Она поёт — а мне и свято, и порочно на душе, можешь себе представить?
Ведьма схватила безвольную тряпичную подругу главного героя и, безумно хохоча, унесла с собой к морю. Охваченный страхом, ринулся в погоню. Но что за диво: его любовь, совсем живая, настоящая, шаловливо играет в ладушки со своей воскресительницей на песчаном пляже. Ликование души, радость и сладкий поцелуй, обещающий счастье. Правда, совсем недолгое. К заходу солнца таинственная труппа двинулась в путь, и чары рассеялись: рыжеволосая красавица вновь обмякла куклой в объятиях безумно влюблённого артиста, чьё сердце осталось навсегда разбитым.
— Прекрасно и безнадёжно. Всё холодно расставлено по местам, ни малейшего шанса на счастье, на… человечность. На чудо… Никакого чуда не будет, — вынес себе приговор Коннор, без интереса провожая взглядом строчки титров. — Ты, должно быть, хочешь сказать, что он жертва самообмана? Что любить вещь изначально глупо?
— Едва ли. Я думала об обречённости.
«Как бы я хотел рассказать тебе, что обречённостью наполнен каждый новый день для меня. Но уже поздно выбирать правду. Вывод очевиден и незатейлив: какой правдоподобный спектакль я ни разыгрывал бы, как ни пытался найти свою колдунью из бродячего цирка, чары всё равно спадут, и останусь я. Такой как есть. Всего лишь машина. Пластиковая кукла, которая не в силах выдрать свои железные внутренности и заменить механическое сердце настоящим. Моя кровь никогда не будет красной».