В чём измеряется нежность?
Шрифт:
— Ты судишь весьма категорично, Майк. — Коннор развернулся к нему и прислонился к подоконнику. — Всё-таки именно благодаря Камски я живу. Или типа того.
— Мой дедуля, мир его праху, был зверским алкашом, который любил поколотить мелкого папу и унизить. Нихрена ему не дал, ни нормального образования, ни счастливого детства. Он, конечно, молодцом, что зачал его с бабулей, но это так-то дело нехитрое! Чего ж теперь, молиться его мощам, что ли? — Майк саркастично развёл руками. — Раз уж мы говорим откровенно, то я не стесняюсь сказать, что презираю Элайджу Камски.
В комнату постучали, и после разрешения Майкла на пороге показался Хэнк.
— Привет,
— Ты давно здесь? — удивился Коннор.
— Да уж час как пиво пьём на кухне. Тони ужин готовит, я долго распинался, что без звонка, но он вроде даже обрадовался компании. А у вас тут, смотрю, очередной научный прорыв наклёвывается, судя по наполовину радостным и наполовину изумлённым мордам.
— Можно и так сказать. Правда, для дальнейшего развития нам понадобится команда из парочки медиков и физиков, но это уже что-то, — Майкл подкреплял свою энергичную речь активной жестикуляцией. — В ближайшие дни я хочу арендовать небольшое помещение где-нибудь в складской зоне. Наконец-то нормально оборудую там лабораторию, и можно будет развернуться вовсю: моя комната слишком мала для таких больших идей.
— Вот как, значит. Толковый план! Повезло, что с финансами нет проблем.
— Хрен с ними с финансами. Вот без Коннора у меня бы так быстро ничего не вышло.
— Да-а-а, — задумчиво протянул Андерсон, — для него это, похоже, важно не меньше, чем для тебя… Может, даже больше. — В его голосе появилась невысказанная печаль.
— Если ты домой, то и я поеду. — Коннор уловил напряжение в словах Хэнка и попытался переключить его внимание. — А то уже поздновато.
Распрощавшись, вышли на улицу. Заметно похолодало, и на чёрном небе засияли звёзды, ветер трепал локоны листвы, напевающей колыбельную домам. Хэнк поднял воротник ветровки и поёжился, остановился у авто, закурил, глядя вдаль, на огни делового центра. Коннор забрался внутрь и тихо включил музыку, погрузившись в раздумья. «Однажды наши разговоры с Майклом станут куда более прозрачными. Однажды. Когда я смогу открыто сказать о своих намерениях. Сейчас слишком рано и не имеет смысла. Однажды… Однажды, я очень надеюсь, что смогу почувствовать прикосновения тех, кто мне дорог». Хлопнула дверца, и Хэнк сел за руль.
— Ты, засранец, любишь иногда недоговаривать, но старик Тони поболтливее тебя будет, — не заводя авто, заговорил вдруг Андерсон. — Майк с ним частенько делится подробностями ваших разработок, а тот любезно поделился со мной… Я знаю, зачем ты это делаешь, сынок. Но вынужден спросить, понимаешь ли ты риски?
— Я ещё ничего не решил наверняка. Просто помогаю, потому что мне понятны его чувства.
— Мне-то не ври только. Не решил он. Всё ты уже решил и весьма определённо.
— Мы пока в самом начале, нет никакой ясности, а все мои «решения» — это просто самоуспокоение. Но раз уж ты спросил, да, я осознаю риски. И мне не страшно. Куда страшнее быть тем, чем я являюсь сейчас, и не иметь возможности что-то изменить. Но теперь у меня есть крохотная надежда.
Динамик магнитолы тихонько засипел очередную песню из плей-листа, и звуковой процессор Коннора внезапно сконцентрировался на услышанном:
«Вся боль и страдания —
Вот что делает тебя человеком.
В истекании кровью есть красота,
По крайней мере, ты что-то чувствуешь…»
— Я не хочу читать лекции или отговаривать. Просто хочу быть уверенным, что это по-настоящему стоит того. Что твоя ненависть к собственной природе не разрушит и не сломает тебя. Что ты всё взвесил. — Андерсон покачал головой
«… Но я — машина,
Я никогда не сплю,
Мои глаза всегда широко открыты.
Я — машина,
Часть меня
Хочет, чтобы я просто мог хоть что-то чувствовать»?{?}[I Am Machine — композиция канадской рок-группы Three Days Grace из альбома «Human» 2015-го года выпуска. Перевод песни взят отсюда:
Хэнк виновато посмотрел на Коннора и потянулся, чтобы переключить песню, но тот остановил его и мягко улыбнулся:
— Всё хорошо, оставь. Мне нравится.
— Э-м, ну ладно…
Коннор убеждал себя, что возвращение Мари из Канады всё исправит, но лёд в их отношениях так и не тронулся. В участке его больше никто не навещал, а телефон мог молчать неделю. Он попытался принять это без паники и обид. Его спасала работа и общение с Майклом: совместные открытия сближали их всё сильнее, и однажды Коннор понял, что обрёл в лице младшего Грейса нового друга.
Мари с головой погрузилась в учёбу и драмы юности. Кристина, правда, нередко спрашивала подругу, почему та игнорирует Коннора, но в ответ получала лишь холодные отговорки: «всё нормально», «он сам виноват, что до этого дошло», «мы становимся чужими». Она исправно поздравляла его с праздниками и иногда без подробностей рассказывала о том, что происходит в её жизни. Память продолжала хранить глубокую рану, нанесённую его бесконечными недомолвками и нежеланием быть откровенным. Пятнадцатилетие множество раз пыталось растоптать Мари сердце, и она проклинала себя за то, что именно в эти мгновения ей хотелось разрыдаться на плече Коннора, а не хлюпать носом в трубку Кристине.
Тихая и тёплая весна, в которую не происходило ровным счётом ничего, принесла ясность и покой. Пережитые потрясения, самоистязания и подростковые комплексы оставили её одной беззвёздной ночью, ставшей итогом долгих раздумий и поисков. Даже отец с Клариссой заметили в ней перемену: рассудительность и крупицу здорового безразличия, уравновесившие молодой пыл. Тоска — неизменная спутница последних месяцев — научила смотреть на вещи более трезво. В апреле Мари сама позвонила Коннору. Просто так, поболтать ни о чём, поделиться переживаниями и успехами. Они говорили практически до утра, и когда с рассветом Мари наконец выключила телефон, её охватили долгие рыдания.
К Коннору пришло умиротворение, когда в начале мая она сама назначила встречу, ведь в последний раз он видел свою Мари на Рождество, когда та по традиции пришла к ним с Хэнком домой, чтобы вручить подарки и вместе отпраздновать. Вечером, перед выходом, он долго глядел на своё отражение в ванной, пытаясь осознать минувшую пару лет: новое приятельство, выдернувшее его из тесного мирка прежней жизни, уход в незнакомый мир научных разработок, отчуждение и бесконечную печаль. Сегодняшняя встреча была напоминанием о том, зачем он собирался когда-нибудь рискнуть, была одной из главных причин его бесстрашия.
К семи вечера он стоял у её дома, и, казалось, прошло столетие с того момента, как она щебетнула ему по телефону «буду через пять минуточек». Не обманула, вышла через несколько минут, как и обещала, застыла на крыльце, на расстоянии месяцев разлуки. Коннор пытливо вглядывался в родные черты, что показались незнакомыми, чересчур уж взрослыми: «Наверное, это из-за алой помады», — наивно решил он. Мари никогда раньше так не одевалась: пальто элегантного кроя и юбка до колена, туфли на маленьком каблучке — преждевременное стремление к зрелой женственности, которое, впрочем, ей очень шло.