В чём измеряется нежность?
Шрифт:
– Ты не ушёл?
– удивлённо промямлила Мари, наблюдая, как Коннор садится в кресло рядом с окном, у которого она стояла.
– А должен был?
– Нет, нет!
– Размашисто утёрла последние слёзы.
– Я вовсе не хотела, чтобы ты уходил. Извини. Просто это очень тяжело… Мне нужно было немного переварить услышанное в одиночестве.
– Я понимаю. Сам с трудом верю, что рассказал тебе всё это. Но мне как никогда легко на сердце теперь. Особенно сейчас, когда ты добавила, что не хочешь, чтобы я уходил.
– Я себя чувствую какой-то пятидесятилетней.
– Она усмехнулась без улыбки.
– Словно впервые увидела, что мир не чёрно-белый, и это легло на плечи непомерным грузом. Всё, во что я верила, на поверку просто дерьмовый детский бред. Раздутое самомнение ребёнка, ничего
– Знаешь, как бы я ни мучился из-за твоего «раздутого самомнения», - сделал пальцами кавычки, - я люблю тебя за всё, что в тебе есть. Без запредельного счастья и боли, что я испытал с тобой, никогда бы не решился сделать с собой подобное. Но теперь я нечто большее и не собираюсь ныть о том, как несправедливо со мной обошлась судьба. Я сам виноват, что мы говорим об этом в таких обстоятельствах.
Коннор повертел шеей в тесноте воротника рубашки и расстегнул верхнюю пуговицу. Мари подумалось, что этот костюм сидит на нём как хомут, давит и душит.
– В конце концов, ты не была началом и единственной причиной, из-за которой я пошёл на перемены. Но, безусловно, если бы мы не встретились, у меня бы и мысли не закралось, я бы просто не осмелился.
Мари отошла от окна и села на край своей постели.
– Расскажи мне о себе. Как бы бредово это ни звучало из уст лучшего друга.
– Она вновь улыбалась ему.
– Ты не мог себе позволить делиться со мной впечатлениями о мире по-настоящему. Ты ведь совсем не тот, кем я тебя считала. И мне интересно узнать… Как девиант видит мир?
– С любопытством склонила голову на плечо.
– Как цифровую коробку с бесконечно перестраивающимися стенами. Это если очень грубо. Вот, например, у людей очень забавное зрение: тут цветастое пятно, там загогулина, а здесь вообще показалось, что таракан по ноге пробежал, но на самом деле это всего лишь тени так движутся.
Коннор смеялся, непривычно ярко жестикулируя в такт своему рассказу, и Мари ловила себя на мысли, что андроидом он никогда так не делал.
– Машина же просто знает вещи. Я знал, что входит в состав запахов, предметов, знал, что ко мне прикасаются и просто знал, что повышается или понижается температура. Но ты говорила мне: «День пах, как мамина мятная жвачка, - или: - трава мягкая и кустистая, как твои брови», - и я начинал понимать, что, несмотря на то, что я знаю всё и обо всём, мне недоступно кое-что необыкновенное, важное и удивительное.
– Он сложил руки в замок и наклонился вперёд, инстинктивно желая быть ближе.
– Хотя, должен признать, памяти мне маловато! У меня раньше перед уходом в спящий режим, - Мари всё не переставала думать, как странно слышать, что он оперирует подобными выражениями о себе, - был ритуал: я любил включать записи самых лучших моментов в моей жизни. Я не видел снов, у меня были другие картинки. Мне нравилось замедлять видео, рассматривать в подробностях детали, эмоции. А сейчас всё это недостоверные блики и отзвуки. Наполовину ложь.
– Людям приятнее называть это индивидуальным чувственным опытом. Важна ведь не только картинка, даже не столько картинка, сколько комплекс ощущений.
– Согласен. Мне нравится помнить запахи и тактильные ощущения.
«Как же люблю! Даже сильнее, чем прежде. Теперь я знаю его настоящего, знаю, как он в действительности воспринимает мир. Я наконец-то люблю его, а не только то, что я о нём думаю», - и расстояние между ними сделалось нестерпимым и уродливым.
Мари легко и невесомо поднялась с кровати, чтобы убить разделявшую их пропасть. Осторожно опустила руки на плечи Коннора, заново пробуя долгожданную близость, и упёрлась согнутой коленкой в его колено. Голубое свечение пришло в движение и плавно перетекло в золотое, когда Мари прильнула к своему ангелу, прижав его голову к груди. Дождь за окном всё не унимался, настукивал по подоконнику, отмеряя удары учащённых сердцебиений. Тишина обволакивала, усмиряла боль и рождала радость. Обезьяньи лапки сплелись крепче, и Коннор почувствовал, как из-под рёбер до самых пяток по нему пронёсся ток - щекочущий и колючий настолько, что даже показался приятным. Его пальцы впились в ткань белой футболки на девичьей талии и медленно двинулись вверх, обнажив небольшую красивую
Невозможно. Сладко и прекрасно. Его тело стало безвольным и в то же время стремилось овладеть. Мари чувствовала крайнюю степень нетерпения в Конноре, когда его прикосновения становились грубее, и ему приходилось усмирять свой пыл, чтобы не навредить ей. Это льстило, но как же хотелось, чтобы он наконец-то себя отпустил. Хотя бы сейчас.
С присущим ей командирским запалом, потянула его за собой на постель и громко всхлипнула, когда с блаженством ощутила на себе вес мужского тела. Коннор без разбора льнул то к её шее, то к груди, то к плечам, отрываясь лишь тогда, когда Мари удавалось перехватить инициативу, чтобы снять с него одежду. С жаром голодного путника он стремился упасть в то, о чём не знал. Тепло растекалось по венам, в голове не осталось мыслей, а напряжение сковало низ живота и начало бесконтрольно расти. И как только рука Мари ласково обхватила его член, напряжение в Конноре разорвалось и окутало каждую клетку тела. Приглушённо простонав в её волосы, он кончил.
– Дьявол!.. Прости, - виновато процедил Коннор, чувствуя, как его начинало захлёстывать стыдом.
– Простить? За что?
– Мари усмехнулась без злобы.
– За то, что я облажался.
– Всё в порядке.
– Она с нежностью провела по взмокшим каштановым волосам и поцеловала в надежде утешить.
– Зато теперь точно никаких сомнений не осталось, что ты больше не машина: уж она бы так не «облажалась».
– Мари светло рассмеялась, и Коннор не мог не поддаться этому весёлому очарованию.
– Точно всё хорошо?
– Да. Предельно.
– Дай мне несколько минуточек.
– Пообниматься голыми тоже приятно, - ободряюще заметила Мари, сгорая от желания, но пытаясь сохранить ясность ума. Дабы успокоить себя, принялась обводить пальцем его диод. Они долго молчали, слушая дождь и редкий шорох автомобильных колёс.
– Это, наверное, с ума сводит, да? Что всё вдруг так телесно стало, а не просто хороводит в фантазиях.
– Я об этом и мечтать не мог. Даже когда мы договорились заняться сексом: этот момент просто приближался, но как будто никогда не должен был наступить. А теперь я вдруг голый в твоей постели и ни черта не понимаю, что происходит…
– Я вообще-то хотела, чтобы тебе было настолько хорошо. Чтобы ты себя не сдерживал, — добавила она серьёзно.
– Ладно, хватит болтать!
– оживился он и навис над ней, плутовато улыбаясь.
Его ладонь мягко легла меж её ног, осторожно раскрывая и поглаживая увлажнившуюся кожу, отчего Мари нетерпеливо выгнулась. Прикосновение постепенно становилось ритмичнее и быстрее: не торопился, не напирал. Будучи когда-то машиной, Коннор прекрасно понимал, как устроено и откликается человеческое тело. Тихо постанывая, Мари прижала его руку крепче и стиснула зубы. Он весь отдавался ей, отдавался ласке, которую дарил, и она с благодарностью отдавала столько же в ответ. Ей больше не хотелось медлить, и Мари двинулась навстречу, принимая его в себя с нежностью и опьяняющим задором. Она никого так не хотела, как его. Над их сплетёнными телами оберегающе сомкнулась ночная тьма, и сквозь неё пролетели выстрелы багрово-голубого неонового света - давнего жильца этой спальни.
Обоим было мало и хотелось всё быстрее. Всё отчаяннее. Глубже и сильнее. Да что угодно! Лишь бы только ближе. Лишь бы быть откровенными и уязвимыми. Они могли себе это позволить рядом друг с другом без тени страха и сомнений. Когда Коннор прислонился к спинке кровати и Мари забралась на него сверху, она закричала его по имени. Наконец-то она могла. Могла звать его, и из пустоты ей не ответил бы чужой голос. Красный неоновый луч рассёк лицо Коннора и слился с мерцающим на его виске кружком, точно так же пламенеющим багряным светом.