В чужом теле
Шрифт:
У него потекли слезы.
— Уй, блин… — пробормотал он.
Марта поспешила подойти к нему. Она забрала бокал из его руки. Потом потянула его голову к себе, приговаривая: «Все хорошо, все хорошо».
Он прижался лицом к ее животу.
— Все хорошо, милый, — сказала она, нежно поглаживая его волосы, — Все хорошо.
Ткань ее футболки казалась мягкой на его лице. Гладкая кожа под ней источала тепло. Он обхватил ее руками за бедра.
— Извини, — сказал он сдавленным шепотом.
— Да не извиняйся.
Он постарался перестать
— Я ведь думал, что… что уже спас ее. Это… это самое паскудное — вспоминать сейчас, как тогда радовался.
— Понимаю. Понимаю.
— Я подвел ее.
— Нет, неправда.
— Мы… мы должны были сразу поехать в полицию. Если б мы только это сделали… прямо сразу, как только я освободил ее. Или позвонить, вызвать их. Они бы приехали и взяли этого подонка. И он бы сидел сейчас в камере. А Элиза была бы сейчас жива.
— Может быть.
— Я ведь даже не убедился, что он мертв. Господи! Если бы я только проверил!
— Все эти «ах если бы» делают только хуже, — сказала Марта.
— Она была бы жива.
— Может быть. А может быть и нет. Может, ее срок подошел, и ей было суждено умереть в ту ночь, что бы ты ни делал, — рука Марты медленно двинулась и мягко легла ему на затылок.
Он кивнул, потершись лицом об ее живот.
— Дерьмо случается, да? — пробормотал он.
— И мы не всегда успеваем увернуться.
Он рассмеялся, и всхлипнул, и чуть не задохнулся.
— Ну вот, блин. Футболку твою промочил, — сказал он, отрывая лицо от мягкой теплоты.
— Высохнет, — сказала Марта. Ее согнутая ладонь продолжала поглаживать его за ушами.
Он запрокинул голову и посмотрел ей в глаза снизу-вверх. Глаза Марты влажно блестели.
— Давай я чего-нибудь поесть нам найду? — предложила она, — Потом попробуем заново.
Он кивнул.
— Такос по-мексикански будешь?
— Не откажусь.
— Меня зовут Нил Дарден, — сказал он чуть позже, глядя в объектив камеры. Затем назвал свой адрес и номер телефона. Он говорил медленно, хотя сейчас уже особо не чувствовал опьянения.
Прошел час с его прошлой попытки записать видео — и тогдашнего нервного срыва. За это время он успел выпить банку пепси, съесть кучу чипсов с соусом сальса и четыре тако с говядиной. Но уже без пива и коктейлей.
— Я делаю эту запись, — сказал он, — В качестве свидетельства о том, что со мной произошло ночью воскресенья, 9 июля 1995 года. И ранним утром 10 июля. Я покинул свою квартиру примерно в 23:30 вечером воскресенья, чтобы вернуть две кассеты в видео-прокат на бульваре Венис. Я хотел вернуть их до полуночи. Было тепло, поэтому я опустил стекло в машине. Иначе, скорее всего, не услышал бы криков.
Он продолжал говорить в сторону камеры. Понимая, что пленку когда-нибудь могут увидеть посторонние, он все равно воспринимал Марту как свою основную аудиторию. Он хотел рассказать ей все детали (или почти все) так как это была в какой-то мере и ее история тоже.
Он бы не поехал прошлой ночью возвращать кассеты, если бы ранее не
А взял он их только потому, что хотел посидеть рядом с Мартой и посмотреть с ней два своих любимых фильма.
А потом, вместо того, чтобы уйти к десяти часам домой, собираться на работу, она задержалась. Они занялись любовью прямо там, на его диване. Потом она спустилась к своей машине и вернулась с сумкой, где лежала ее рабочая одежда. «Взяла с собой, на случай, если задержусь у тебя» — пояснила она. Скрывшись на какое-то время в ванной, она появилась уже одетая в строгую униформу авиакомпании, накрашенная и с убранными в аккуратную прическу волосами.
Вечер был чудесным.
И этот чудесный вечер заставил Нила оказаться ровно в то время и в том месте, чтобы услышать крик Элизы.
Так что Марта была неотъемлемой частью этой истории. Нил чувствовал, словно посвящает Марту в детали ее же собственной жизни — важный отрезок жизни, который, так уж сложилось, прошел в ее отсутствие.
Он с самого начала своих приключений знал, что придется что-то ей рассказать. В конце концов, она неизбежно спросит его про синяки и ссадины.
Но его удивило, как много он начал ей рассказывать — в том числе детали, которые всегда намеревался сохранить в тайне.
Он рассказал даже, что Элиза была привязана к дереву голой. Собирался опустить этот аспект про ее наготу, но невольно сказал правду.
Про свое возбуждение в тот момент сумел все-таки не проболтаться.
Он и так уже признался, что успел влюбиться в Элизу за их недолгое знакомство. Марте определенно не нужна была подробная хроника его эрекций за последние сутки.
Или информация о том, как тяжело ему было удержаться от секса с Элизой, и как сильно было искушение.
Про такое чем меньше кто-либо узнает, тем лучше.
Он не пытался скрыть своих чувств к Элизе (уже поздновато что-то скрывать), но старался изобразить их как невинную платоническую влюбленность. Говорил об этой женщине в таких терминах, словно она была его сестрой или замечательной давней подругой.
И вдруг осознал, что на самом деле примерно так к ней и относится.
В основном.
И в основном благодаря Марте. Верность к Марте уберегла его от связи с Элизой, помешала возникновению страсти между ними.
«А теперь ее больше нет, — подумал он, — Она мертва, и между нами уже никогда не будет ничего, кроме невинного флирта. А у нее больше вообще ничего не будет, ни с кем…»
Он осознал, что вновь против своей воли начал всхлипывать.
Несколько раз на протяжении своего рассказа он смахивал слезы.
Каждый раз делал паузу на пару секунд, чтобы взять себя в руки, но Марта не прерывала запись.
— Можешь выключить? — спросил он в самый первый раз.
— Лучше не надо. Давай оставим запись одним дублем, чтобы было видно, что ничего не смонтировано.
И она продолжала снимать, не прерываясь ни на что.
Иногда, Нил слышал шмыганье носом из-за камеры.