В чужой стране
Шрифт:
До канала еще полкилометра. Можно оторваться от наседающего врага, густо заросшими лощинами проскочить к мосту. Но успеют ли отойти подразделения Белой бригады, успеют ли вынести раненых? Нет, уходить рано, надо драться, надо сдерживать врага!
Бой достиг предельного накала. Гитлеровцы сжимают слева и справа, заходят в тыл. Взвод Тюрморезова быстро отодвигается к холму и бьет по автоматчикам, захлестывающим отряд с фланга, заставляет их залечь. Но гитлеровцы прорываются с другой стороны, окружают взвод Базунова. Сквозь треск выстрелов и грохот гранатных разрывов Шукшин слышит зычный голос командира взвода:
— За
Снова поднялись в контратаку…
Но Шукшин уже видит, что больше держаться невозможно. Локтем толкает Резенкова, хрипло кричит:
— Передай Тюрморезову и Базунову — отходить к мостам. Влево, лощиной… Новоженову — прикрыть!
— Есть! — Резенков вскочил, низко пригнувшись, побежал позади цепи.
Лощина заросла непроходимым колючим кустарником. Шукшин идет в голове отряда, продирается сквозь заросли, не чувствуя боли, не замечая крови на руках… В сердце — смятение. «Успели или нет уйти за канал бельгийцы? Держит ли еще Мадесто мосты? Что делать, если мосты уже заняты немцами?».
Наконец лощина кончилась. Впереди, между поредевшими соснами, блеснул канал. Шоссе вдоль канала пустынно. Только там и тут чернеют на асфальте трупы убитых и разбитые повозки… Шукшин кинулся вперед, взглянул влево, на мост, и сердце его оборвалось, захолонуло. Два вражеских танка стояли на мосту. Они били из пулеметов по противоположному берегу, по отступающим бельгийцам. На шоссе показалось еще три танка. Гремя гусеницами, разрывая асфальт, они неслись к мостам.
Положение казалось безвыходным. О том, чтобы прорваться через мост, нечего было и думать. Что сделает горстка людей, вооруженных одними винтовками и автоматами, против танков? Броситься назад, прорваться к союзникам? Нет, там не прорвешься…
Шукшин отер со лба холодный пот, с тревогой взглянул на Тюрморезова. Решение нужно принимать без промедления. Сзади стрельба уже затихает. Значит, взвод Новоженова больше не сдерживает врага. Сейчас к мостам прорвутся автоматчики…
Тюрморезов, прищурив глаза, смотрит на вражеские танки. Лицо его бледное, но в глазах нет испуга — они глядят жестко.
— Под каналом должны быть трубы! — Тюрморезов резко поворачивает голову к Шукшину. — Где проходят трубы?
— Я знаю! — крикнул Резенков, подбежал к Шукшину. — Они здесь, за складами…
— Веди!
Партизаны лесом просрочили вправо, обошли тянувшиеся вдоль канала угольные склады и по одному, по двое стремительными бросками пересекли шоссе.
Резенков, первым достигший канала, мгновенно скрылся в черном зеве громадной трубы, вделанной в основание бетонной стенки. За ним втиснулся Сергей Белинский…
Шукшин, прижавшись к стене канала, короткими, резкими взмахами руки подгонял людей: «быстрее, быстрее…», а сам неотрывно смотрел на ту сторону канала, за мост. Равнина, простиравшаяся за каналом, быстро окутывалась дымом, оттуда доносилась частая стрельба, усиливавшаяся с каждой минутой. «Что там происходит? Немцы через мост еще не прошли. Неужели…»— Шукшин почувствовал, как по спине пробежал обжигающий холод.
— Костя, скорее! — крикнул Тюрморезов, берясь рукой за трубу. Уже все скрылись под каналом, остались только они одни. Шукшин не слышал. В смятенном мозгу металась мысль: «Немцы ударили со стороны Мазайка, бельгийцы окружены… их истребят всех… Что делать, что делать?»
— Шукшин,
Шукшин наклонился, влез в трубу. Его обдало могильным холодом, сыростью.
Партизаны ползли на четвереньках в непроглядной тьме, по горло в обжигающе-холодной воде. Острые мелкие камни, осевшие вместе с песком на дне трубы, врезались в колени и руки, раня до крови. Голодные, измученные боями, коченеющие от холода люди собирали последние силы и молча — слышалось только тяжелое прерывистое дыхание и всплески воды — упорно пробивались вперед по тесной трубе. Этой проклятой трубе, казалось, не будет конца.
Когда Михаил Резенков вылез из трубы, уже гасли вечерние сумерки и в темнеющем безоблачном небе зажигались первые робкие звездочки. Он жадно, захлебываясь, вобрал в легкие воздух, пахнущий сосной, сеном, посмотрел в чистое небо и упал грудью на землю. Кажется, он больше был не в состоянии сделать ни одного движения.
Партизаны выползали один за другим. Вода с них катилась потоком. Шумно дыша, ложились на жесткую, выгоревшую траву. Последним вышел Шукшин. С трудом распрямив спину, пошатываясь, точно пьяный, он провел ладонью по мокрому лицу и посмотрел в сторону Ротэма — на фоне посветлевших садов смутно вырисовывались очертания кирпичных строений. Оттуда доносились редкие выстрелы. Где-то далеко за лесом глухо били орудия. Прислушиваясь, Шукшин определил: возле Опутры или дальше нее. Значит, части союзников не продвинулись, все еще стоят на месте!
Оставаться здесь, на этой стороне канала, равнинной и совершенно безлесной, нельзя. Единственный выход — под покровом ночи снова перейти канал и лесом пробиться к Опутре, к союзникам.
Шукшин отозвал в сторону Тюрморезова и Базунова, сказал, стаскивая прилипшую к телу рубаху:
— Надежды на то, что союзники ночью выйдут к каналу, — нет. Оставаться здесь нельзя.
— Правильно, надо уходить, — отозвался Базунов. — Если до рассвета не уйдем, могут зажать.
— Остались немцы в лесу, за мостом, или нет? — проговорил Тюрморезов. — Я думаю, что автоматчики уже здесь, за каналом. На той стороне им достаточно одних танков… Надо послать разведчиков, Константин Дмитриевич.
— Снова по трубе?
— Другого пути нет!
— Да, нет… Резенков!
Резенков поднялся, покачиваясь, стуча зубами от холода, подошел к Шукшину.
— Надо идти на ту сторону, Резенков, разведать лес… Оставаться нам здесь нельзя, понимаешь?
— Понимаю, товарищ подполковник.
— Как ты… дойдешь? — Шукшин посмотрел в его серое, с почерневшими, распухшими губами лицо.
— Смогу. — Резенков выпрямился. — Смогу, товарищ подполковник!
— С Белинским пойдешь. Давай, родной!
Шукшин, проводив разведчиков, подошел к партизанам.
Гертруда, сидевшая возле кустов у оросительной канавы, подняла на него тревожные глаза, сказала негромко:
— Констан, Питер остался там… Там раненые, им нужна помощь… Констан я должна пойти туда…
Шукшин сел рядом с Гертрудой, обнял ее мокрые, вздрагивающие плечи.
— Мы все пойдем туда, дочка, все! Вернутся разведчики, и пойдем… — Он говорил, а сам сокрушенно думал: «Живы ли они? Удалось ли кому-нибудь вырваться из окружения? Или все полегли там, в сосновом лесу?»