В дебрях Атласа. Пограничный легион
Шрифт:
— Ах, мошенник! — кричал он, нанося себе удары кулаком по голове. — Убил у нас трех лошадей! Каторжный! А я еще доверял ему! Все, что ли, в заговоре? Кабилы и сенусси, и бедуины — все покровительствуют этому венгерскому псу! А награда исчезает из глаз! Будь ты проклят, хромой черт и все хвосты твои!
— Я ведь предупреждал тебя, что опасно доверяться этим разбойникам, — сказал Рибо.
— Не мог я думать, что они уж до такой степени мошенники…
— А теперь, что нам делать теперь?
— Меня спрашиваешь? Шкура хромого дьявола! Я хочу догнать аль-Мадара
— Как же мы догоним его без трех лошадей?
— Рано или поздно, а мы доберемся до этого аль-Мадара!
— Где мы найдем его?
— Мы поедем вдоль подошвы Атласа.
— Как хочешь
— Ты сомневаешься?
— Я думаю, приятель, что они все время надувают нас.
— Дело кончится тем, что я застрелю как собаку милого аль-Мадара, если он одурачил меня У меня есть разрешение, а бедуином меньше или больше, это не важно. Ну, ребята, убирайте палатки и садитесь по двое на самых крепких лошадей. Едем!
Глава двадцать вторая
Спасение
— Мошенник!
— Я мошенник?
— Негодяй бедуин!
— Это слишком!
— Ты преступил правила гостеприимства сынов пустыни, ты — сын бешеной собаки!
— Если ты не перестанешь, франджи, я с тебя сдеру шкуру. В моей власти тридцать послушных людей.
— Хоть бы у тебя, паршивый турка, их было сто, мне наплевать!
— Ты сказал — турка?
— Голова турки!
— Кафир, довольно!
— Нет, едок свинины!
— Как! Ты смеешь так называть магометанина? Где это ты видел, чтобы я ел свинину? Эта скотина годится только для неверных!
— Ты ешь ее потихоньку.
— Кто тебе это сказал?
— Известно, что бедуины только хвастают, что они мусульмане, а сами едят свинину.
— Это слишком!
— А еще едят змей.
— Довольно!
— А также саранчу и червяков. Хохот покрыл последние слова.
Люди аль-Мадара столпились около палатки, к кольям которой были крепко привязаны Энрике, граф и Афза, и потешались над ругательствами, которыми тосканец осыпал предателя
В то время как граф и Звезда Атласа казались внешне спокойными, почти покорными своей участи, впечатлительный адвокат, напротив, был в ярости из-за того, что его привязали, сделав беспомощным, и источал весь свой лексикон оскорблений в адрес бедуина.
Граф уговаривал его быть спокойнее, но он продолжал в том же духе.
— Кончил ты? — кричал аль-Мадар. — Мне пора спать, и я не люблю, чтобы меня беспокоили болтовней.
— А! Ты думаешь, что ты будешь храпеть спокойно этой ночью, растянувшись на мягком ковре, в то время как мы тут будем стоять связанные? — отвечал Энрике. — Я не дам тебе глаз закрыть ни на минуту!
— Я могу в конце концов потерять терпение, франджи!
— А я его уже потерял!
— Ты не знаешь, на что способен бедуин, когда его выведут из терпения
— Что еще? Неужели ты, кусок испорченного черного хлеба, осмелишься дотронуться до белого каравая? Ты слишком хвастаешься, мой милый!
Бедуин бросил на Энрике злобный
— Я тебе обрежу язык, если ты не замолчишь!
— А потом что? А где потом будет прятаться великий и грозный аль-Мадар? Не у белых, ибо они дорого заставят тебя заплатить за такую жестокость, хотя бы и совершенную над беглецом из бледа; не у сенусси, покровительством которых мы пользуемся; не у кабилов Атласа — наших друзей. Ты просто осел, великий сын пустыни.
Аль-Мадар, еще раз выругавшись, отвернулся, говоря:
— Реви ты, как дикий зверь, а я все же отлично высплюсь.
Сказав это, он вошел в палатку, и его люди последовали его примеру. Четыре бедуина, вооруженные до зубов, остались сторожить пленных. Сначала тосканец продолжал кричать, но заметив, что никто не слушает его, прекратил свои ругательства.
— Пора была тебе кончить, — сказал граф, — у тебя язык острый, как ятаган.
— Которому, однако, не удалось прошибить шкуру этого крокодила, — ответил со смехом Энрике. — Проклятый каторжник! Так предательски обмануть нас! А Хасси? А марабут? Что с ними?
— Если бы их поймали, — ответил граф, — они были бы здесь с нами. Им, верно, посчастливилось спастись.
— Что же они не вернулись к нам?
— Если Хасси свободен, он не оставит нас, но не будет столь безрассуден, чтобы броситься в объятия аль-Мадара. Атлас близко; у марабута много друзей среди горных кабилов, и он пользуется поддержкой сенусси. Эти два человека не будут терять времени. Я надеюсь увидеть их завтра во главе отряда кабилов. Поэтому я довольно спокоен. Наш плен не будет долгим, уверяю тебя.
— Если не явятся раньше спаги!
— Вот это было бы горе, — сказал граф. — Если бы Рибо удалось удержать их дня на два, наши несчастья были бы кончены, потому что Атлас уже близок!
— В таком случае и мы можем отдохнуть, в надежде что завтра увидим тридцать отсеченных бедуинских голов.
Они попросили сторожей немного отпустить веревки, чтобы можно было лечь, на что те сейчас же согласились; один из них даже предложил Афзе какой-то коврик.
Ночь прошла спокойнее, чем ожидали пленники. Не явился ни один спаги, но также и ни один кабил. Стало быть, Хасси не мог в продолжение ночи достигнуть деревень кабилов? Это был вопрос, который задавали себе трое несчастных узников. Они не подозревали, что с друзьями случилось несчастье, что мавр и марабут сидели без движения в зыбучих песках, готовых поглотить их, если бы они покинули два спасительных ящика, поддерживающих верблюда.
Солнце уже взошло, когда Энрике, внимательно следивший за всем, что происходило в лагере, заметил в нем оживленное движение. Тревожные крики раздавались на западной стороне лагеря, и группы людей бросились бежать в ту сторону, между тем как другие торопились навьючивать верблюдов, которых при караване было достаточное количество.
— Слушай, — сказал Энрике. — Есть что-то новое!
Дрожь пробежала по лицу мадьяра, и взгляд его с тревогой обратился на Афзу, все время выказывавшую необычайное спокойствие.