В дебрях Центральной Азии (записки кладоискателя)
Шрифт:
— И еще рассказывают, — закончил Лобсын, — что сами ламы сбросили гэгена вниз потому, что он был очень строптивый, не желал им подчиняться, а хотел управлять монастырем по-своему. Как-то случился сильный падеж скота у калмыков и ламы уговорили гэгена совершить богослужение на вершине скалы, откуда молитва скорее доходит до Будды. После службы ламы и сбросили гэгена вниз, а людям рассказали, что он прыгнул сам, похваляясь поддержкой Будды.
— Какому же рассказу верить? — спросил я. Ты ведь жил в этом монастыре и знаешь, что делают ламы и как они управляют.
— Жил я не в этом монастыре, Фома, а в том, который стоит в долине Кобу, — вспомни, мы ехали мимо него на запрещенный рудник. Но в этом я бывал позже и тут слышал первый рассказ о прыжке гэгена. А думаю, что последний рассказ о том, что его сбросили, будет самый правильный.
Высокий склон Уркашара особенно привлекал внимание, хотя и Джаир, ограничивавший долину Мукуртай с юга, имел живописный вид. Сначала там тянулась зубчатая цепь Кату, которая напомнила нам о золотом руднике и фанзе, которую мы искали, руководствуясь засечками на вершины этих гор, и о жуткой ночи с нападением волков, хранителей клада.
— Знаешь, Фома, — сказал Лобсын, указывая на восточный конец этой цепи, — в Кату есть еще одно место, где добывали много золота; оно называется Бель-агач. Нам нужно как-нибудь посмотреть его.
— Какой ты жадный стал! — воскликнул я. — Мало у нас золота, что ли? Вот найдем древний город и выкопаем в нем клады. Это интереснее, чем ковырять золото в старой шахте, в темноте и сырости.
Горы Кату кончились, их сменили более низкие и плоские, конец Джаира превращался в холмы. А впереди, ближе к рощам Мукуртай, поднимались широкие и плоские увалы.
— Это место Темиртам называется, — пояснил Лобсын. — Тут китайцы копают земляной уголь для амбаня, в Чугучак возят, чтобы его кан зимой топить. А прежде на этом угле железо плавили, в старину мечи и копья ковали, как люди рассказывают. Отсюда и название этого места Темиртам, это значит — железный завод.
Холмы, поднимавшиеся в этом месте над долиной Мукуртай, показались мне очень интересными. На их склонах ясно выступали разноцветные слои горных пород — желтые, красноватые, серые, местами черные — и можно было видеть, как один и тот же слой поднимается по склону холма вверх, потом изгибается дугой и опускается вниз. А все другие слои выше и ниже его повторяют тот же самый изгиб. И глядя на этот склон, я понял, что такое складки горных пород, о которых читал в книжке. До этого дня мне не приходилось видеть в горах подобные складки. На Алтае и здесь при наших путешествиях случалось видеть, что в одном месте слои горных пород лежат плашмя друг на друге с наклоном в одну сторону, в другом месте наклонены в другую сторону, в третьем даже поставлены на голову.
Я показал Лобсыну этот изгиб слоев и объяснил ему, как мог, что такое складки и как они образуют целые горные хребты. Лобсын внимательно слушал меня и говорил: — Так, так, понимаю, теперь, как из-под земли поднимаются маленькие и большие горы, словно земля морщится, как одеяло на постели, когда его толкаешь ногами в одну сторону.
— А вот, — вскрикнул он, указывая пальцем на черный слой, делавший такой же изгиб, — это, должно быть, земляной уголь, который в этой же горе, но в другом месте, добывают для нашего амбаня.
Вместе с холмами, на которых видны были изгибы слоев, кончились рощи Мукуртая, и мы выехали на открытое место. Слева до подножия Уркашара расстилалась равнина, почти совершенно голая, густо усыпанная мелкими черными камешками. К Уркашару она поднималась полого, а на восток уходила до горизонта, где чернели низкие горы. Я впервые видел такую полную пустыню. Лучи солнца, близкого к закату, отражались яркими огоньками на черных камешках, блестящих, словно маленькие зеркальца, и вся пустыня впереди нас сверкала. Я был поражен этим зрелищем и спросил Лобсына, что это за странное место.
— Это Сырхын-гоби начало! Эта гоби уходит на восток почти до речки Кобук. А там вдали слева — горы Хара-сырхэ и справа горы Хара-арат.
— И гоби эту следовало бы называть Кара-гоби, потому что она такая же черная, как и эти горы, — заявил я.
— Сырхын-гоби ее называют потому, что среди нее стоят горы Хара-сырхэ, а она их окружает, — пояснил Лобсын.
Справа от дороги видны были еще холмы, которыми кончался Джаир. Они также были черные, сплошь усыпанные черными камешками, совершенно голые и округленные, похожие друг на друга, как близнецы. Но вдоль их подножия виднелись рощицы тополей и заросли чия на песчаных бугорках.
Мы выбрали лужайку с травой и остановились на ночлег. Парнишки с визгом соскочили с коней и побежали собирать аргал, радуясь возможности размять ноги после долгой езды на вьюке. Мы раскинули палатку, развели огонь, сварили ужин. Ночь прошла спокойно, даже волков не было слышно. Черная гоби и черные холмы Джаира очевидно не представляли удобств для волчьих нор.
Вода ручья своим однообразным тихим журчаньем убаюкивала нас. Почти полная луна ярко освещала черную гоби, расстилавшуюся от самой палатки на север. Бесчисленные гладкие камешки, усеивавшие ее поверхность, отражая лучи ночного светила, блестели синеватыми огоньками. Я долго любовался этой слабо светящейся пустыней, за которой на севере невысокой стеной поднималась цепь гор Салькен-тай, составляющая пониженное продолжение Уркашара. Слабый и теплый порыв ветра доносил по временам оттуда какой-то глухой ровный шум.
— Это шумит Дям, который вырывается ущельем из Салькен-тая и течет поперек Сырхын-гоби, — пояснил Лобсын, сидевший рядом со мной у входа в палатку возле потухшего огонька.
— И разве ночью здесь не лучше, чем в юрте, где возле тебя сопят и храпят женщины, поблизости чешутся бараны, ворчат и перекликаются собаки, топчутся и вздыхают коровы, — прибавил он, помолчав. Я не мог не согласиться с ним. Обаяние пустыни, освещенной луной и погрузившейся в ночную тишину, очаровало и меня. Наши ребята, уставшие за день, давно уже спали, обнявшись, в глубине палатки.
На следующий день мы пошли дальше по черной гоби вдоль ручья, окаймленного зарослями чия, кустов и отдельными деревьями. Последние холмы Джаира, видневшиеся за кустами, вскоре кончились и там началась та же черная гоби, убегавшая на юг до горизонта. Теперь, когда солнце было еще не высоко на востоке и светило нам в глаза, гоби при взгляде вперед казалась совсем черной и мрачной. Но, оглянувшись назад, я опять увидел, как ее поверхность сверкала синими огоньками, отраженными зеркальцами камешков. Я обратил внимание ребят на это зрелище, и они долго оглядывались и восхищались видом пустыни.