В дебрях Центральной Азии (записки кладоискателя)
Шрифт:
Нужно заметить, что через Чол-таг проходят две дороги — одна трактовая, с небольшими станциями, на которых содержались верблюды и лошади для проезжающих китайских чиновников, имеющих право на сменных лошадей. По этой дороге видны были даже столбы телеграфа с тремя проволоками, нередко кривые или наклонившиеся в ту или другую сторону. Это был тракт из г. Хами в г. Аньси, который вскоре за станцией Куфи начал отклоняться к востоку и исчез из вида. На его станциях мы не останавливались, так как не имели права на это и нам пришлось бы платить дорого за корм животных, привезенный издалека.
Вторая дорога — караванная — за станцией Куфи отделяется от первой и идет прямо на юг в г. Сачжеу; на ней станций нет. По этой дороге на последних 150-160 верстах уклон местности в общем стал обратный — на юг. Мы пересекли длинное ущелье каменного хребта, вероятно Курук-тага, чрезвычайно пустынного и дикого, с серыми, черными и белыми камнями, которые торчали в разные стороны, словно чешуи каких-то диковинных чудовищ. За этим ущельем горы начали расходиться в обе стороны; но в общем мы еще больше одного перехода шли среди холмов с очень скудной растительностью, затем миновали обширное камышовое урочище, местами с сухими руслами и красной глинистой почвой, за ним — колодец, разрушенную фанзу и маленькую кумирню и поднялись по узкой долине в широкое ущелье, по которому перевалили через главную цепь Курук-тага и шли еще целый день по горам.
После спуска с этих гор растительность стала более обильной, попадалось много верблюжьих следов, встречались антилопы, зайцы, сороки, вороны. Хамийская пустыня кончалась, и вдали на юге уже показались горные вершины Нань-шаня, скрывавшиеся в облаках. Становилось теплее, и мы, наконец, остановились в обширных зарослях камышей, окаймляющих русло и разливы реки Сулэхэ, текущей из Нань-шаня. Эта река резко поворачивает на запад, протекает мимо городов Юймын и Аньси и затем, еще дальше на западе, впадает в озеро Хара-нур или Хала-чи.
В зарослях этой реки мы остановились, сделали дневки, чтобы после скудных кормов и больших переходов через пустыню дать всем отдых. Здесь оказалось много фазанов, и я успешно охотился. Эти заросли составляли северную окраину большой впадины, верст 30-35 в поперечнике, которая отделяет южное подножие Курук-тага от северной цепи Алтын-тага. В этой впадине мы далее встретили реку Данхэ, которая также течет из Алтын-тага и затем поворачивает на запад. Продолжались камыши, заросли разных кустов, рощи тополей, чередуясь с площадями серых солончаков, по которым то гуще, то реже рассеяны бугры с кустами тамариска, голые участки гладких и блестящих такыров и разбросанные в беспорядке фанзы и пашни китайских поселков.
Наши верблюды то и дело на ходу обрывали кустики колючки, своей любимой закуски, которая получила название верблюжьей колючки [65] , и отправляли ее в пасть, корешком вперед; при этом положении длинные и гибкие колючки ложатся острием вперед и не впиваются в глотку и горло. А тут же на полях китайских крестьян часто видны были фазаны, бродившие спокойно, словно домашние курицы в богатом помещичьем хозяйстве или на промышленной ферме. Наша собачка носилась с лаем взад и вперед, вспугивая фазанов, которые перелетали с места на место. Самцы громко клохтали на взлетах, призывая за собой куриц. За два дня перехода по этой впадине я настрелял десятка четыре фазанов, и вечером даже пришлось устроить примитивную коптильню, чтобы заготовить впрок излишек добычи; оба мальчика были заняты ощипываньем перьев, и самым мелким пером мы обновили содержимое китайских валиков, заменявших нам подушки.
[65] Alhagi camelorum, — Прим. автора.
Большая дорога в Сачжеу, иначе называемый Дунь-хуан, часто терялась среди зарослей и полей, разветвлялась, и нам приходилось расспрашивать поселян, чтобы не терять общее направление пути. Китайцы были заняты молотьбой разных злаков на зиму и для вывоза на восток в Гань-су, так как впадина, орошенная разветвлениями рек Данхэ и Сулэхэ, считается плодородной и удобной для орошения полей. Поселяне, при виде наших завьюченных верблюдов, конечно, спрашивали, куда и зачем мы направляемся, и многие интересовались нашими товарами. На обоих ночлегах пришлось вскрывать один из тюков с разной мануфактурой, чтобы удовлетворить поселян. Приходили также торговцы — мелкие перекупщики, — но получали ответ, что наши товары назначены для храма Тысячи будд в Дунь-хуане.
На месте первого ночлега росло довольно много тополей, частью посохших, и мы, конечно, нарубили немного дров для своего костра. Когда жители соседнего поселка увидели, что мы рубим дрова, несколько человек подбежали и также стали рубить деревья. На наш вопрос, почему они занялись этим, они сказали, что эти деревья казенные, т. е. государственные, и их вообще запрещено рубить. Они воспользовались нашим примером, чтобы потом заявить, если власть заметит порубки, что они сделаны проезжими по незнанию запрета.
В общем в оазисе Сачжеу считается около 35000 жителей, а в самом городе Дунь-хуан 7000. Город состоит из двух частей — старой и новой. Каждая, конечно, окружена глинобитной толстой стеной с зубцами и несколькими воротами каменной кладки, запираемыми на ночь. Новый город с лучшими постройками вмещает начальство и отряд маньчжурского войска, а старый — всю торговую часть. Он очень грязен, улицы узкие и кривые, за исключением двух главных — продольной и поперечной, которые идут прямо и немного чище. Но вообще, как и в других китайских городах, главные улицы торгового города сплошь заняты лавками, мастерскими, харчевнями и постоялыми дворами. Собаки и свиньи являются единственными санитарами, занимающимися чисткой улиц от съедобных отбросов. Выбоины, заполненные грязью, просыхающие вероятно только летом, попадаются на обеих улицах, как и всякий мусор. К нему присоединяются запахи харчевен и передвижных кухонь, в которых жарят на сале и кунжутном масле и варят разную снедь, потребляемую тут же на улице прохожими.
В городе мы узнали, что пещеры тысячи будд расположены в нескольких местах в 25 и более верстах от Дунь-хуан. Поэтому мы только переночевали на постоялом дворе в предместье, закупили провизии и утром пошли дальше, чтобы устроить свою стоянку вблизи пещер, в спокойной обстановке, вдали от города с его вонью, любопытными посетителями и властями.
Главные пещеры, называемые Чэн-фу-дун, расположены на юго-восток от города в обрывах голой возвышенности, составляющей одну из передовых гряд Алтынтага. Они были построены при династии Хань, разрушены монголами, потом несколько раз восстанавливались и разрушались. Мы нашли только часть их в состоянии, доступном для осмотра, и узнали от лам — хранителей, что пещеры привлекают богомольцев с первого по восьмой день 4-й луны (т. е. весеннего месяца) в количестве нескольких тысяч.
Вместе с водой реки Данхэ кончилась и зелень оазиса Сачжеу, и дорога к пещерам шла по пустыне, разрезанной логами, вдоль желтой оголенной цепи холмов и горок. Вдоль дороги растительность очень скудная, хотя время от времени попадались купы тополей, кусты тамариска, эфедры, хармыка и возле них развалины фанз или небольшие жилища.
После пяти часов пути по такой скучной местности мы увидели, что на крутом склоне однообразной цепи, обращенном в нашу сторону, появились на высоте от 3 до 10 сажен над подножием остатки стен, и среди них чернели отверстия, издали казавшиеся норами мелких и крупных животных. Далее среди таких развалин появились восстановленные фанзы порознь или по нескольку друг возле друга. Это и были группы пещер Тысячи будд Чен-фу-дун. В одном месте у подножия гряды оказалась довольно большая роща не только тополей, но и карагача, джигды, с зарослями чия и верблюжьей колючки на окраине. В роще было несколько развалин, а в одной из пещер у подножия гряды мы увидели группу лам. Переговорив с ними, мы получили разрешение разбить свой лагерь в этой роще, где соломинки, остатки аргала и мелкий мусор показывали, что здесь кочуют иногда люди.