В дебрях Центральной Азии
Шрифт:
Мы с Лобсыном посетили еще аксакала и рассказали ему все, что случилось. Он очень пожалел нас, сказал, что Ибрагим и наш мальчик к нему не приходили, а ушли, по расспросам, по реке Черчен, откуда в трех днях пути сворачивает небольшая караванная дорога в Лхасу.
Возвращаться в Чугучак с пустыми руками, потеряв даже взятый с собой товар и всех животных, было бы для меня слишком обидно. Я подсчитал наличные деньги, вырученные за часть товаров, проданных в Ние. Оказалось, что я могу купить на них лошадь для себя, ишака для Лобсына и трех или четырех хороших верблюдов и на обратном пути остановиться на старом русле Конче-дарьи на месте древнего города Шань-шань, где мы на пути сюда начали раскопки и, надеясь на южную окраину Такла-макана, не окончили их.
Познакомившись с берегами современного Лоб-нора в виде озер и болот Кара-кошун, я теперь не сомневался, что Лоб-нор китайских карт, т. е. город Шань-шань, или Лоу-лань конца I века до нашей эры, находился не здесь, в устье Тарима, а на севере, на старом русле Конче-дарьи, и что там, где мы так быстро прекратили раскопки, наверно найдется достаточно интересных древностей, Лоб-сын также был этого мнения.
– Мы слишком поторопились, Фома!
– сказал он,- надеялись на рассказы о кладах Керии и Нии. Может быть, здесь тоже имеются клады, засыпанные песками Такла-макана, но найти их трудно. А там, на Конче-дарье, мы их найдем и не там, где копали, а дальше на восток. Когда река умирала, - это умирание шло снизу вверх по течению и старый город был дальше того места, где мы копали и нашли только остатки рыбачьих хижин послед него времени. А если поехать вверх на один или два перехода - мы найдем развалины города Лоу-лань и что-нибудь откопаем поинтереснее крючков и грузил для сетей. Итак, мы решили сделать эту попытку, чтобы не замарать свое лицо, как говорят китайцы. На базаре в Ние в течение нескольких дней купили трех хороших верблюдов, одного похуже для легкого вьюка палатки и бочонков, ишака, лошадь и, распрощавшись с Мухамед-шари, двинулись в путь известным уже нам путем вниз по Черчен-дарье до Кара-кошуна и вверх по Тариму до старого русла Конче-дарьи. До станции Дурал на Тариме дорога заняла две недели с двумя полудневками для отдыха в местах, где попадался хороший корм.
На первой полудневке я спросил Лобсына, почему он согласился на эту отсрочку нашего возвращения в Чугу-чак для новых раскопок вместо того, чтобы скорее снаряжаться для длинного пути в Лхасу на поиски сына.
– Я все еще надеялся, что сын раскается и вернется, догонит нас по дороге в Чугучак! А в Лхасу он так скоро не попадет. И пусть приедет туда, там легче будет найти его, чем на дороге. Не мог бы я ведь осматривать всех паломников, которых стал бы обгонять по пути.
Возле Дурала я сообразил, что если мы пойдем не прежним путем до Тыккелика, а повернем раньше на северо-восток через пустыню, то попадем на мертвое русло Конче-дарьи выше того места, где были и раскапывали стоянку рыбаков. И, расспросив у местных таранчей, мы так и сделали; оставив долину Тарима с рукавами реки, рощами, зарослями, мы повернули на северо-восток, поднялись на левый берег и пошли дальше. Местность сначала была неровная; цепи песчаных барханов, частью голых, частью зарастающих травой и кустами, перемежались с сухими руслами, остатками прежних разветвлений реки, окаймленными или сплошь занятыми зарослями камыша, совершенно засохшего и представлявшего только невысоких палочек без следа листьев. Попадались кусты тамариска, также засохшие или еще с признаками жизни; кое-где мертвые или умирающие стволы тополей. Миновав эту полосу, шириной около 2-3 верст, мы опять поднялись метров на десять выше и вышли на равнину, усеянную описанными выше ярдангами в виде площадок и грядок в 1 -1,5 м вышины, с отвесными боками. Дорога по этим ярдангам была не очень приятная, приходилось выбирать впадины с мягким грунтом между твердыми площадками, чтобы не заставлять верблюдов на каждых 2-3 шагах подниматься на площадку, а через 2-3 шага спускаться с нее. Но в версте или двух далее впадин становилось все меньше и, наконец, они исчезли; с удалением от старого русла реки мы вышли на равнину с гладкой твердой поверхностью, поросшей только кое-где небольшими кустиками полыни, эфедры, колючки.
По этой пустынной равнине мы шли несколько часов и, наконец, встретили еще одно старое русло, врезанное в нее на 3-4 сажени; ему опять предшествовали ярданги, а в русле мы снова увидели жалкие остатки зарослей тамариска, отдельных засохших тополей, полосы и впадины сыпучих песков с барханами вдоль старого русла и его рукавов. Пора было остановиться на ночлег, вода у нас была с собой в бочонках; остатки камышей, кустики песчаной растительности могли дать нашим животным немного корма, который мы на ночь пополнили парой вязанок свежего камыша, захваченных на живом русле Конче-дарьи. Топлива было достаточно: мы срубили по соседству засохший тополь.
Наших верблюдов мы не пустили на ночь пастись, так как они, еще мало привыкшие к нам, могли бы уйти далеко вдоль по старому руслу в поисках скудного корма. Площади ярдангов были совершенно безжизненны, тогда как в русле, несмотря на отсутствие воды, попадались мелкие птицы; мы заметили сорокопута и сойку. Перед закатом я прогулялся с ружьем в сторону от лагеря в надежде наткнуться хотя бы на зайца, но ни одного не выгнал. Ночью же случилось маленькое происшествие. Лобсын, который по привычке спал очень чутко, на рассвете проснулся от небольшого шума. Лобсын осторожно высунул голову из палатки и увидел, что к нашим верблюдам подошли еще два, остановились возле них и стали подбирать стебли зеленого камыша, валявшиеся возле них. Лобсын спросонья подумал, что это встали наши, чем-то потревоженные, и, выйдя из палатки, направился к ним, чтобы уложить их. Но едва он сделал два-три шага в их направлении, как они бросились в сторону и убежали. Когда он подошел к месту происшествия, он увидел, что наши верблюды лежали спокойно и, по-видимому, вытянув головы, спали. Очевидно, недавно к ним подошла пара диких верблюдов и лакомилась привезенным нами свежим камышом. Утром он рассказал мне это и пожалел, что не разбудил меня - одного из пришельцев легко было подстрелить, не выходя из палатки. Лобсын утром проследил их следы по песку.
На второй день мы опять поднялись из этого старого русла на возвышенность с ярдангами того же характера, по которой шли целый день, и дошли до берега сухого русла, по размерам похожего на то, в котором мы копали остатки хижин рыболовов. Но оно было еще пустыннее.
– Ну, Фома, - сказал Лобсын, оглянувшись вокруг.
– Едва ли мы найдем здесь удобное место для стоянки! Ни признака свежей зелени, - значит, нет воды, а корм очень скудный.
Русло тянулось далеко на восток. Я достал бинокль и стал оглядывать берега, передвигая его медленно вдоль русла. И вот, верстах в пяти от нас, я увидел в русле у подножия левого берега маленькое зеленое пятно, явный признак источника воды, окруженного небольшой растительностью. А на откосе берега и над ним были различимы какие-то столбы и кучи каких-то обломков. Туда, конечно, мы и направились и нашли крошечный оазис: пресный источник, выбивавшийся из-под самого берегового обрыва какой-то темной твердой породы, и вокруг него заросли камыша, несколько тополей и кусты тамариска по соседству.
Мы, конечно, разбили свой лагерь на ровной площадке, несколько в стороне, чтобы не позволить нашим животным сразу броситься к воде, затоптать и загадить источник, исчезавший в десятке шагов дальше среди зарослей камыша. Разбив палатку и оставив Очира, занятого разведением огня, мы с Лобсыном взобрались по береговому откосу. Оказалось, что там на значительной площади тянулись развалины, торчали отдельные деревянные столбы разной толщины и высоты, валялись доски и бревна, полузасыпанные песком; кое-где высились остатки глинобитных стен и фанз, сильно выветрелых, поднимались выше какие-то башни, изъеденные временем. Было ясно, что это уже не следы бывшей хижины рыболовов, а нечто более крупное и более древнее, требующее внимательного изучения. Здесь нужно было сделать раскопки.
Вернувшись с обхода и напившись чая, мы вооружились втроем нашими серпами, которыми мы нарезали камыш, и вырезали большую часть зарослей, чтобы животные при свободной пастьбе не потоптали их; сложили скошенное в кучу и только тогда выпустили животные пастись до темноты на остатках, а на ночь дали им часть скошенного. Запас его позволял нам пробыть здесь не больше трех дней. На следующее утро, оставив Очира у палатки и захватив кайлу и заступы, мы вдвоем полезли опять на берег и начали раскопки возле развалин глинобитных домов.
Удалив песок, накопившийся под защитой стен и достигавший высоты до 1 аршина, мы углубились на высоту заступа в старый, сильно утоптанный пол, и вскоре нам начали попадаться разные, несомненно старинные, предметы: бронзовые наконечники стрел, кольцо от уздечки, обломок женской брошки, железная скоба с отверстием, конечно проржавленная, железная ложка и несколько женских головных булавок. Поработав часа два возле одного дома и набрав десятка полтора разных вещиц, мы перешли в другой, занимавший большую площадь, разгороженную остатками стенок на несколько комнат. В одной из них из-под наносного песка в уголку обнажилась плитка желто-серого цвета с мелкими ребрышками. Удалив песок, мы обнаружили, что пол этой комнаты почти весь был выстлан такими плитками, размерами в квадратную четверть, похожими на те, которыми у нас в барских домах застилают пол ванных комнат и кухонь. Нескольких плиток не хватало, и это позволило нам легко освободить от них половину комнаты и обнаружить целый склад документов на китайском языке: это были деревянные тонкие пластинки в 1 / 2 аршина длины, шириной от вершка до ладони, покрытые иероглифами с обеих сторон, вдоль пластинки сверху вниз, так что их нужно было читать, держа пластинку, как палочку, вертикально. На одних иероглифы были крупные, во всю ширину пластинки, на других - мелкие, в два параллельных ряда. Кроме деревянных, попадались и бумажные, из толстой бумаги в виде длинных и узких полосок, и шелковые, все так же исписанные иероглифами по длине. Эта библиотека подпольная, если можно так выразиться, сверху была покрыта довольно толстым ковриком шерстяным с узорами, довольно потрепанным, который, очевидно, должен был предохранить документы от сырости, проникающей через щели между плитками. Последние, впрочем, имели очень гладкие ровные бока и были уложены аккуратно, так что щели были минимальные. Вместилище имело два шага в ширину и три в длину, больше четверти в глубину и разгорожено продольными деревянными перегородками, на которых несколькими рядами покоились плитки друг возле друга.