В доме своем в пустыне
Шрифт:
— Зажги лампу, мама, — сказал она вдруг таким же звонким, ясным и здоровым голосом, как раньше. — Уже вечер.
— Полдень сейчас, — сказал госпожа Шифрина.
— Но в комнате темно, — сказала Рахель. — Зажги мне лампу.
Мать зажгла лампу, поправила фитиль, придвинула к кровати.
— Вот лампа, я ее зажгла, — сказала она. Смутный страх, еще не воплотившись в слова, уже расцвел крапивой в ее сердце.
Но Рахель воскликнула:
— Ты не зажгла ее!
— Я зажгла, — простонала мать, потому что страх уже теснил ее дыхание.
— Но тут темно! Тут темно! Тут темно! — крикнула девочка и, схватив лампу, швырнула ее на пол.
Стекло разбилось, керосин потек по полу и вспыхнул. Госпожа Шифрина быстро затоптала огонь, набросив на него одеяло, схватила дочь и прижала ее к груди.
— Теперь
Сильный полуденный свет ворвался в комнату, а с ним свежие, приятные запахи цветов с лужайки.
— Я вижу, — сказала Рахель. — Свет, как вечером. Я же тебе сказала, что сейчас вечер.
С того дня, как будто в страшном процессе уравновешивания, ее тело становилось все сильнее, а глаза все слабее. Прошло еще несколько дней, и вечерние сумерки стали ночной тьмой, которая постепенно заполнила всю протяженность дня. Теперь ей остались только дрожащее мерцание да бледная, задыхающаяся и сужающаяся полоска света.
— Светлячки! — протянула девочка руки, как будто пытаясь поймать ускользающую надежду. — Я вижу светлячков.
— Нечего делать, — сказал врач. — Только Бог может ей помочь.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Змеи вен набухали и опадали в бицепсах Авраама. Теплые пучки мышечных волокон разбегались под загорелой, потрескавшейся кожей на его плечах и уходили обратно к предплечьям. Сухожилия дрожали струнами на его суставах, на удивление тонких, как суставы у девушки.
В 1925 году, когда Авраам взошел в Землю Израиля и присоединился к подразделению каменщиков «Рабочего батальона» [68] , он был «маленький тощий слабосильный бледный» подросток. Но работа с камнем вырастила бугры мышц на его руках и плечах, солнце выдубило его кожу, а каменная пыль заполнила горло мокротой каменщиков-ветеранов. И когда мозоль каменотесов — он называл ее по-польски «мозоля» и очень ею гордился — выросла и затвердела на мизинце его левой руки, он был вне себя от счастья: «Как обрезание, что говорит о тебе, что ты еврей, так эта мозоля говорит, что ты каменщик».
68
«Рабочий батальон» («гдуд а-авода», ивр.) — первая рабочая коммуна в подмандатной Палестине, созданная осенью 1920 года группой пионеров третьей алии.
В те времена каменщики и каменотесы «Рабочего батальона» работали в нескольких местах в Иерусалиме. Авраам обрабатывал строительный камень возле монастыря Ратисбон [69] , блоки «слайеба» в Долине Креста [70] , глыбы «лифтави» около Лифты, плиты для мощения тротуаров в каменоломнях вади [71] , что близ деревни Дир-Ясин.
Там, в старой дир-ясинской каменоломне, он впервые встретил Рыжую Тетю. Она приехала тогда в Иерусалим со своим братом, Дядей Элиэзером-ветеринаром, и со своей невесткой, Черной Тетей, навестить моих Отца и Мать, которые еще жили тогда в том доме, о котором я рассказывал, — в доме, где я «был зачат», рядом с Библейским зоопарком.
69
Монастырь Ратисбон — католический монастырь Святого Петра в центре Иерусалима, названный в честь его основателя, крещеного еврея Альфонса Ратисбона, родившегося в Страсбурге в 1874 году и долгие годы прожившего в Иерусалиме.
70
Долина Креста — долина в центре Иерусалима, где находится монастырь Креста, ныне принадлежащий грекам-ортодоксам. В Средние века монастырь принадлежал грузинам, и в начале XIII века здесь жил и написал свою поэму «Витязь в тигровой шкуре» Шота Руставели. По христианской традиции, здесь росло дерево, из которого был сделан крест для распятия Иисуса.
71
Вади (араб.) —
День был приятный, осенний, и эти пятеро решили погулять. Они пошли из дома на запад, в сторону родника в Лифте, а оттуда спустились к устью ручья Сорек, где стали собирать на берегу малину, высохшие до изюминок старые виноградинки и ту виноградную мелочь, что осталась на лозах поселенцев Моцы после того, как они собрали урожай. Возле фабрики по производству обожженного кирпича они поднялись и повернули на восток, в сторону крутых извилин Маале-Ромаим [72] , намереваясь спуститься оттуда по тропинке, которая дальше должна была перейти в грунтовую дорогу — ту самую грунтовую дорогу, что проходила возле нашего квартала, который тогда еще не был построен.
72
Маале-Ромаим (ивр.) — высеченные римскими воинами ступени, по которым подымались в Иерусалим легионы императора Тита.
Первые перья морского лука уже торчали в расселинах скал, и Дядя Элиэзер, никогда не упускавший возможности показать, что его не зря прозвали автодидактом, тут же объяснил, как узнать дату по виду семян в луковых соцветиях — выше тех, которые уже осыпались, и ниже тех, что еще не распустились. Маленькие осенние тучки мирно паслись в небесах, и Дядя Элиэзер тотчас предсказал по их виду, что предстоящая зима будет дождливой, а отсюда перешел к истории и сообщил, что «вот здесь поднималась солдатня этого римского злодея Тита [73] , чтобы разрушить наш Иерусалим».
73
Тит Флавий Веспасиан — римский император (79–81 гг. до н. э.), — в 70 году до н. э. римские легионы под его командованием взяли Иерусалим и сожгли Иерусалимский храм.
Когда маленькая компания проходила вблизи каменоломни в дир-ясинской долине, работавшие там каменщики заметили два красных пятна — головы Элиэзера и его сестры, которые резко выделялись на фоне серых в конце лета окрестных холмов. Они бросили свои баламины [74] и вышли на дорогу, чтобы посмотреть, кто это идет.
Высокий худой каменщик с большой запыленной бородой крикнул идущим:
— Привет, товарищи!
— Привет, — ответили они.
— Может, присядете выпить с нами чашку чая?
74
Баламина — инструмент каменщика, тяжелый металлический стержень с заостренным концом, вроде лома.
Рыжая Тетя, которую никогда не влекло ни к простым рабочим, ни к сидению на земле, поспешила заявить: «Мы торопимся». Но остальные сказали: «С большим удовольствием» — и присели, и тогда каменщики разожгли костер из маленьких веток и поставили на него чайник.
У Отца в рюкзаке было несколько бисквитов и банка сгущенного молока, и он добавил их к хлебу, сыру, луку и маслинам, которые каменщики разложили на расстеленном на земле брезенте.
— Меня зовут Гальперин, — представился бородатый каменщик. Он был в белой, подпоясанной веревкой рубахе на голое тело. Потом он добавил, что все называют его «Борода», из-за почтенного возраста, и спросил каждого, сколько сахара ему положить.
Рыжая Тетя сказала:
— Побольше сахара и поменьше молока, пожалуйста, — и Борода улыбнулся.
— Могу я задать вам личный вопрос, девушка? — спросил он и еще до того, как она ответила, указал на Дядю Элиэзера: — Ты и этот мужчина, этот рыжий, — вы брат и сестра или муж и жена?
— Мы брат и сестра, — ответил Элиэзер.
— Это я его жена, — вмешалась Черная Тетя.
— А вы нахал, — сказала Рыжая Тетя.
Все это время Авраам сидел сзади, молчал и не спускал глаз с Рыжей Тети. Но теперь он вдруг произнес, громко и ясно: