В дурном обществе
Шрифт:
Бог, возможно, и знал, а я только пыталась все выяснить.
— После них что-нибудь осталось, например одежда или одеяла?
— Только лохмотья. Я сжег их в печи. — Бен ткнул пальцем в печь. — Не особенно оно горело. Но если я нахожу что-нибудь горючее, то засовываю в печь. Все топливо.
Я робко спросила:
— А нельзя достать оттуда то, что осталось?
Он бросил на меня изумленный взгляд:
— Мне что, больше делать нечего, как доставать барахло из печки, только чтобы вас позабавить?
Я покосилась на стол, на газету и сигареты. Бен нахмурился, потому
— У меня перекур.
— Бен, когда вы уходите домой? То есть… во сколько вы обычно закрываетесь?
Он показал на потолок:
— Наши дамы заканчивают уборку около пяти, а я запираю все в шесть. Не имею права оставлять храм открытым. Иногда, правда, преподобный просит открыть храм вечером, но он предупреждает меня заранее. Конечно, у него есть свои ключи. — Бен подошел к столу, повернулся ко мне и воскликнул: — Да на что вам эти лохмотья?
— Просто хочу на них взглянуть… может, узнаю.
Бен с шумом выдохнул воздух, показав гнилые пеньки зубов. Потом достал длинный металлический прут с крюком на конце. Встревожившись, я подумала было, что он собирается выставить меня прочь. Но он сунул крюк в отверстие печи и потянул на себя. Распахнулась круглая металлическая дверца. Бен сунул полезный крюк внутрь и принялся рыться в пепле. Потом он выпрямился и обернулся ко мне. С крюка свисал грязный, рваный кусок габардина, который когда-то был плащом.
— Ну вот. Все, что не сгорело. Довольны? — Он удивленно поднял брови. — Там был еще обрывок одеяла. Поискать?
Для меня это ничего не значило. Я покачала головой. Бен снова сунул свой прут с крюком в печь. Захлопнул дверцу и постучал прутом по металлическому чудовищу. Оно отозвалось гулким пещерным ревом.
— Труба забилась, — пояснил он. — Ее всю надо менять.
— И все? — спросила я. — Больше вы ничего не нашли?
— Только то, чего и можно было ожидать, — ответил Бен. — Бутылку из-под виски. Эти старые алкаши живут на одном спиртном. Как бы плохо им ни было, им всегда удается раздобыть себе выпивку. Бутылка и еще пачка из-под сигарет. Пачку я бросил в печь, а бутылку — в мусорный бак, вон там, снаружи.
Скрестив пальцы на удачу и боясь дышать, я спросила:
— А она еще там? Можно на нее взглянуть?
— Конечно, она еще там. Ведь мусор еще не вывозили, так? Смотрите сколько хотите. Я только об одном прошу: уберите потом за собой. Не разбрасывайте мусор.
— Который бак? — Я вспомнила, что их три.
Бен нахмурился:
— По-моему, последний. В который вы только что заглядывали.
Я еще раз поблагодарила смотрителя-истопника и оставила его наслаждаться газетой, а сама поднялась по ступенькам, вышла на улицу и направилась к мусорным бакам за кустами.
Я сняла крышку с того бака, о котором говорил Бен, и вгляделась в серую массу. Очень не хотелось погружать туда руки. Мне явно не хватало полезного инструмента вроде кочерги Бена. Я вернулась в подвал. Бен, читавший футбольную полосу, сердито вскинул на меня голову:
— Ну а теперь чего вам нужно? Нет, кочергу не дам. Она мне самому нужна.
— Вы же сейчас ею не пользуетесь, — заметила я.
— Ага, а если вы с ней сбежите, я уже никогда не буду ею
Я поклялась, что не уйду, не вернув ему инструмент. Бен взял кочергу и посмотрел на нее так, словно она была золотая, потом нехотя протянул мне. Он держал ее на вытянутых руках, словно жезл, и торжественно передал мне. Наверное, для него кочерга и была своего рода символом власти.
Я снова поднялась наверх и принялась рыть кочергой канавки в мусоре. Сначала мне попадались только конфетные фантики и прочий бумажный мусор. Но наконец, после многих старательных попыток, кочерга звякнула о стекло, и показалось горлышко бутылки. Я осторожно вытянула ее — пустая пол-литровая бутылка из-под виски «Беллз».
Я снова накрыла бак крышкой и спустилась в котельную. Бен, который, очевидно, прочитывал газету с конца к началу, успел перейти от спортивных новостей к политическим скандалам на второй полосе. Я поставила кочергу рядом с печью и поблагодарила его за доброту.
Он сурово взглянул на свое имущество, проверяя, не испортила ли я его. Я протянула ему бутылку из-под виски:
— Вы эту бутылку нашли?
— Точно, эту. — Он кивнул и сразу утратил к ней интерес. Перевернул последнюю полосу газеты, дойдя, таким образом, до начала. Почти всю первую полосу занимала фотография грешника-политика об руку с длинноногой красоткой. Бен, цыкнув зубом, внимательно рассмотрел фотографию и вынес свой вердикт:
— Что ж, желаю ему удачи! Я за него не голосовал!
— Вы не возражаете, если я ее заберу? — спросила я.
— Что? Пустую бутылку-то? На кой она мне? Ну вы и странная!
— Да, — просто ответила я. — Не найдется ли у вас бумаги, в которую можно ее завернуть? — Мне не хотелось идти по улице с пустой бутылкой. У меня тоже есть свои принципы.
Бен решил, что я шучу. Хихикая, встал и начал рыться в черном пластиковом пакете для мусора в углу. Достал оттуда мятый и грязный пластиковый пакет.
— Вот, берите. Они тут везде валяются, а я подбираю — вдруг да пригодятся.
— Спасибо, — сказала я.
— Только больше не возвращайтесь, — добродушно напутствовал он меня на прощание.
Я вышла с пакетом, в котором лежала пустая бутылка из-под виски «Беллз». Как ни противно было снова иметь дело с Парри, но ему нужно сообщить об улике. Она подтверждала то, что я ему говорила: вчера ночью на крыльце Алби выпил именно пол-литра «Беллз», а не литр другого виски.
Конечно, бутылка — никакая не улика, если на ней нет отпечатков пальцев Алби. Мне стало не по себе, когда я подумала, где сейчас тело Алби. Лежит в морге? Проведут ли вскрытие? Наверное. Вскрытие всегда проводят в случае смерти при подозрительных обстоятельствах. Патологоанатом наверняка подтвердит, что смерть наступила от утопления, и мы ни на шаг не продвинемся вперед. Я посмотрела на пакет, в котором лежала бутылка. За нее мог хвататься Джонти, а после того — Бен и, наконец, я. Правда, доставая бутылку из мусора, я старалась до нее не дотрагиваться. В баке бутылка, к сожалению, соприкасалась с другим мусором, да и у Бена лапищи как лопаты. Если там и были отпечатки, они давно смазаны или стерты.