В двух километрах от Счастья
Шрифт:
На той неделе Адочка (в смысле Ариадна Николаевна, математичка) сообщила Леве, как классному гению, что вот будет такое мероприятие и она бы советовала ему… Ну, а пошли втроем. Действительно, потрясающая школа! Классы там не классы, а кабинеты, и в одном счетно-решающая машина стоит. Уроки называются не уроки, а лекции, и вместо учителей преподают доценты из университета, а один даже доктор наук.
Может, кое-что и врут тамошние ребята, вундеркинды эти, но, кажется, в самом деле у них там в девятом классе проходят программу
У Юры четверок было две, у Левы — ни одной, сплошные пятерки, но, к сожалению, у него имелась тройка по немецкому. У Машки, конечно, четверок хватало.
Но когда «день открытых дверей» уже кончался и наши ребята собирались уходить, вдруг выступил директор этой самой специальной математической школы — странный такой человек, косоглазый, носатый, с дикой шевелюрой, как у Левы, но только седой. И вот этот директор в своей речи прямо сказал, что кто не отличник, но способный, пусть все-таки не отчаивается: главное значение будет придаваться итогам математической олимпиады.
И вот сейчас решено и подписано, чтобы всем троим идти в воскресенье на олимпиаду, попытать счастья,
Машка не считала таким уж большим счастьем попасть в эту математическую школу. У нее были совсем другие планы. (Еще неизвестно какие, но только, безусловно, не математические.) Однако было бы нечестно бросить мальчишек в такую ответственную для них минуту, так что она пойдет, провалится, конечно, но зато поддержит их морально.
— Ты что, Гаврикова, ты тоже идешь? — удивилась Ариадна Николаевна и сразу покраснела, — наверно, испугалась, что Машка обидится.
Она была добрая и, когда нечаянно обижала кого-нибудь, страшно переживала, мучилась, старалась загладить…
— Да я просто так, Ариадна Николаевна, — утешила ее Машка. — За компанию.
— Нет, нет! — горячо воскликнула Адочка. — Нет, я всегда говорила, что ты способная… Просто лень-матушка… Но если возьмешься, мобилизуешь волю, то сможешь добиться… То есть достичь…
Она не сказала чего, потому что была очень честный человек и не хуже Машки знала, что ничего та в математике не может добиться, а тем более достичь.
Машкин папа тоже удивился и сказал:
— Ну и ну!
Но поскольку он был кандидат философских наук, то после этих слов ему пришлось немного пофилософствовать. И он сказал маме, что это, в сущности, великолепно н что дочь избрала прекрасную область деятельности, где все просто и ясно, установки определены и не подвергаются частым переменам в ту или другую сторону.
— Но там надо иметь голову! — крикнула мама и прогнала Машку готовить уроки.
Левин папа, когда узнал про олимпиаду, сильно разволновался. Он стал бегать по комнате туда-сюда, теребить лысину, на которой, наверно, когда-то росли такие же густые, проволочные волосы,
— Послушай, Лев, — сказал он наконец, — но ведь физика более, так сказать, перспективная наука на сегодняшний день. Наверное, есть какая-нибудь ракетная физика.
— Ну и что? — сказал Лева снисходительно. — А нам, например, нравится математика.
Но Левиному папе было бы обидно отдавать своего замечательного единственного сына в какую-нибудь второстепенную науку или даже в первостепенную, но не самую главную.
— При твоих способностях, — вскричал он, — ты бы, кажется, мог…
— Поступить в институт, где учат на министров, — хмуро подсказал Лева. — Еще в эту-то школу попробуй попади. Там по двадцать два человека на одно место.
Тогда папа сразу стал волноваться на другую тему: а что, если вдруг не примут?
— Ты должен пойти к своему директору и в комсомольскую организацию и взять характеристику. Пусть напишут, что ты являешься одним из лучших учеников и членом комитета… И про физический кружок обязательно, что ты староста…
— Господи, — сказал Лева. — И про то, что я на свои личные средства купил за тридцать копеек лампочку для физкабинета. Это зримая черта.
— Не остри! — приказал папа. — Я много прожил, я больше тебя понимаю, что в таких случаях играет значение.
Левин папа был музыкант, играл на трубе и, наверное, поэтому считал, что играть может все, даже значение. Лева не стал его поправлять. Папа был вообще не слишком грамотный, потому что попал в оркестр прямо после пятого класса, как вундеркинд. Конечно, теперь уже так не бывает, другая эпоха, и вундеркиндам этим не только нету льгот, но, напротив, приходится заниматься в пять раз больше, чем всем прочим. Эти соображения Лева вложил в одну фразу:
— Папочка, ты не в курсе…
Но, впрочем, подумав, решил характеристику все-таки взять. В самом деле, не может быть, чтобы ничего такого не требовалось…
И вот настало утро стрелецкой казни. Юра Фонарев состоял в кружке юных историков и поэтому постарался найти для этого важного момента соответствующее название. В самом деле, для всех других это было легкое воскресное утро, но для 563 ребят, «одаренных к математике» (так они почему-то официально именовались), оно было до последней степени нелегкое…
На широченной институтской лестнице, украшенной статуями разных бородатых мыслителей, околачивались ребята. Одни стояли неподвижно, подняв очки к небу и беззвучно шевеля губами, — то ли молились, то ли решали в уме задачки. Другие нервно переговаривались насчет того, какие были каверзы на прошлой олимпиаде и какие на позапрошлой. Девочки стояли сами по себе, особой группкой. Все очкастенькие, серьезные, абстрактные, как выразился Юра. Только одна вдруг бойкая, хорошенькая фифочка с челочкой. Даже непонятно, зачем ей при такой красоте математика!