В двух шагах от края
Шрифт:
Я прокрутила в памяти цветной калейдоскоп отвисших челюстей и широко распахнутых глаз, и убежденно заключила:
–Более чем. Если, конечно, не считать хвалебные оды самому себе.
–Мне можно, Линкс, – неожиданно посерьезнел Эрик, – я уже почти покойник, а о мертвых – либо хорошее, либо ничего.
По крутым ступенькам подъездной лестницы самопровозглашенный покойник взбежал с абсолютно неуместной для потенциального трупа резвостью, что заставило меня усомниться в объективности произведенной Эриком самооценки. Комментировать «гонки по вертикали» я до поры до времени не стала, но упаднические мысли меня незаметно покинули.
Дверь нам открыла аппетитно благоухающая свежей выпечкой дама постбальзаковского возраста в цветастом фартуке. В руке домработница держала здоровенный половник, предназначенный, если судить по размерам, для использования в качестве орудия самообороны от незваных гостей.
–Ида? – уточнила тетка, сурово хмуря выщипанные в тонкую ниточку брови.
Я хотела было показать журналистское удостоверение, но вспомнила, что в «Вечерней столице» я с сегодняшнего дня не работаю, и лишь утвердительно качнула головой.
–Антон Маркович должен был вас предупредить…
Упоминание шефа оказалось донельзя своевременным. Из агрессивно гавкающего Цербера, домработница моментально превратилась в радушную хозяйку, и разулыбалась так широко, что ее глаза полностью потонули в складках век.
–Проходите, Идочка, проходите! Звонил Антон Маркович, звонил, просил вас встретить, – горлицей ворковала тетка, – вы разувайтесь, вот сюда можете туфельки поставить, а я сейчас вам чайку сделаю! Ну что же вы стоите?
Портрет обнаженной Агаты никуда не делся. Он все так же занимал добрую половину стены в прихожей, но выглядел теперь каким-то тусклым и безжизненным, будто со смертью натурщицы поблекли его яркие краски. Алые губы Агаты казались испачканными бурой, запекшейся кровью, а гипсовая белизна ее кожи приобрела желтоватый оттенок начинающегося разложения. Лишь витиеватая татуировка на плече не потеряла своей выразительности, в сложном переплетении извилистых линий скрывалась дремлющая тайна чужой реальности, непостижимой обыденному восприятию рядового зрителя.
Эрик первым сбросил с себя гипнотические чары живущего своей собственной жизнью портрета и резко стиснул мое перебинтованное запястье.
–Линкс! Послушай, да я…
Такой прыти от этой слонихи в переднике не ожидал никто. Домработница в мгновение ока подскочила к парню и плотно зажала ему рот ладонью.
–Молчите! Прошу вас! Разве Антон Маркович вам не сказал? – испуганно шептала тетка, – о ней нельзя говорить, вдруг Марк Натанович услышит?
–Евдокия Семеновна, кто там? Это Ида? – дребезжащий надтреснутый голос столетней развалины проник в прихожую откуда-то из необъятных недр квартиры, и домработница неохотно убрала руку.
–Да-да, Марк Натанович, они раздеваются! Я их сейчас к вам провожу! – домработница понизила тон и предупреждающе зыркнула на Эрика – имейте совесть, молчите!
–Потом расскажешь, – выдохнула я в самое ухо притихшему парню, – на улице.
Я уже однажды была в этой похожей на домашний музей квартире, но ее внутреннее убранство не переставало меня поражать. Громоздкая дубовая мебель исключительно темных оттенков, тяжелые бархатные портьеры на окнах, обилие кованых деталей в интерьере – своеобразный вкус Агаты чувствовался в каждой мелочи, придавая квартире ту мрачную готическую красоту, каковой отличалась при жизни и сама погибшая хозяйка. Особенно впечатлили меня стилизованные под ранее средневековье каменные полы и с тщательно продуманной небрежностью раскиданные повсюду коврики из мягкой соломы. Создать столь точную атмосферу давно минувших дней в обычной городской квартире поистине способен был только человек, чья околдованная этим странным очарованием душа всегда существовала вне временных границ.
Узнать в дряхлом старике с мутными глазами знаменитого профессора Вельштейна было так же сложно, как пошить шубу из рыбьей чешуи. Я бы ни за что не решилась побеспокоить это погруженного в горькие воспоминания человека, если бы у меня имелись другие варианты. Отчего-то я ощущала себя осквернителем гробниц, и мне было заранее стыдно за свой приход. Вот этой и есть настоящий живой труп, а жалкие инсинуации Эрика по сравнению с ним всего лишь детский лепет.
–Здравствуйте, Ида! Здравствуйте, юноша! – щуплая и словно в несколько раз уменьшившаяся фигура профессора утопала в массивном кресле из черной кожи, – какого рода помощь вам необходима? Это замечательно, что вы решили посвятить себя науке, но, боюсь, в связи с пошатнувшимся здоровьем я не смогу выступать руководителем вашей диссертации. Но я с радостью готов порекомендовать вам достойных людей из числа моих учеников, если вы будете так любезны и озвучите мне тему своего исследования.
–Пожалуйста, чаек, – домработница медленно вплыла в комнату с медным разносом в руках, – Идочка, вам с молочком? Марк Натанович, как обычно?
–Да, спасибо, Евдокия Семеновна, – многократно увеличившееся количество морщин делало лицо профессора похожим на печеное яблоко, а благодарная улыбка вышла у Вельштейна натянутой и слабой. Невозможно представить, чтобы за год человек мог так измениться!
Чаю я не хотела, а кофе мне никто не предлагал, поэтому я отставила чашку в сторону, и ценой неимоверного усилия воли превозмогая желание бежать их этого склепа со всех ног, осторожно спросила:
Конец ознакомительного фрагмента.