В двух шагах от рая
Шрифт:
Солдатики соорудили спортивный городок – поставили перекладину, повесили вместо «груши» мешок и вымещали на нем всю накопившуюся злобу, нетерпение, качались самодельной штангой, утром, и днем, и вечером; солдатики исправно ходили в наряды, мылись в примитивной бане раз неделю, если была вода, мастерили из артиллерийских ящиков столы, стулья, кресло-качалку, обтягивали казарму парашютным шелком, ловили насекомых, играли с гладкошерстным черным псом непонятной породы.
С одной заставы захватили в Кабул захворавшего бойца. Заставу ту на таком пятачке выстроили, что и посадить машину не каждый сумеет. Борттехнику пришлось открыть дверь, лечь на палубу салона и подавать командиру экипажа знаки.
– Везет, – с завистью сказал один боец. –
Кто-то из солдат постучал ему по голове:
– На-шел чему завидовать! У него ж желтуха.
По вискам больного солдатика струйками стекал пот. Он весь полет сидел в вертолете на полу.
«Для него война закончилась, – порадовался Виктор Константинович. – Хорошо, что у Гали девчонка. В армии не служить… А внучку моему не избежать этой участи. Будут ли еще войны, когда он подрастет? Наверное, будут. Никуда не денешься.»
Госпиталь… Увлекся, как мальчишка, привязался к веснушчатой, скромной медсестре. Ай, да Виктор Константинович, ай, да дедушка! Казалось, что такого? Ни к чему не обязывающий, классический, скоротечный госпитальный военно-полевой романчик. Так нет. Пришла любовь. Поздняя, последняя. Схожая со вторым дыханием при беге на длинные дистанции. Судьба… Как только сняли с ноги гипс, он повез ее в город, по дуканам. Так трогательно было наблюдать за ней! Она ничего не покупала, только ходила смотрела, цены узнавала. Он запоминал, на что Галя обращает внимание, отметил, что вкус у нее хороший. А стоило ему отвлечься, как к Гале подошел патруль, точно почуяли, что она в городе на птичьих правах, что никакого у нее разрешения на посещение дуканов нет. Он тут же решительно обнял ее, словно спасал от хулиганов, показал свое удостоверение советника, и еще… назвал женой, чтобы вконец отвязались два солдатика и старший лейтенант. Старлей, естественно, не поверил, но промолчал, отпустил перепуганную девушку. А еще он учил ее стрелять из пистолета. И у Галки неплохо получалось. Стоило ей первый раз разнести выстрелом бутылку, как она вскрикнула и, выронив пистолет, захлопала от радости в ладоши.
Полтора года длилось их счастье в Кабуле. Он похлопотал, устроил Галю с Аленкой в Москве, хорошую работу нашел. Семейная жизнь у Виктора Константиновича давно разладилась. Пока детей не поставили на ноги, ничего не предпринимали. Теперь же все шло к тому, чтобы разводиться. Но тут у жены обнаружили рак. Разве оставишь ее в таком положении? За неделю до отъезда в Кабул Галя сказала: «Никакого развода. Ты должен быть сейчас с ней. Ты ей больше нужен…»
Виктор Константинович сощурился, закрылся рукой от слепящего январского солнца, которое уже опустилось к горам. Лучи скользили и отражались от тонкого покрова снега. Людские тени растягивались на несколько метров. Из вертушки вышел несчастный, с поникшим взглядом десантник.
– Давно тебя на скалу посадили? – спросил советник.
– Пять месяцев назад, – солдат озирался по сторонам, будто матрос, ступивший на землю после дальнего плавания.
– И ни разу не спускался?
– Нет.
– А до этого где служил?
– На юге.
– И где же лучше?
– В Кабуле.
– Спокойней? Меньше обстрелов? – догадался Виктор Константинович.
– Нет, кормят лучше. Мы там кроме квашеной капусты по полгода ничего не ели.
Точно такой же горемыка-солдат стоял на КПП 103-й дивизии, когда советник заезжал туда для встречи с командующим. Сунув в окно машины голову, сирый и продрогший гвардеец поплелся открывать ворота части, но прежде пытался натянуть на обмерзшие пальцы старые перчатки, и Виктор Константинович слышал, как гвардеец ругался вслух:
– Будь прокляты империалисты, из-за которых я тут мучаюсь!..
– Проиграли мы здесь, Алексей Глебович, проиграли, – советник захмелел, впал в философское настроение, с печалью в голосе рассуждал: – Любая армия бессильна
Зачем пересказывать свои наблюдения Сорокину? Все это знает генерал, все видит, не слепой, другое дело, что не придает значения, о другом думает. Армию давно кастрировали, предали, забыли, армия разваливается. Не 40-я, сороковая еще на что-то способна, армия в целом, вооруженные силы. Сороковая не задавалась вопросами: проиграла она войну в Афганистане, не проиграла, армия состояла из отдельных людей, из частных судеб, проблем, желаний. Взять хотя бы того мордастого пузатого полковника, что видел утром в дивизии Виктор Константинович. «Осторожней! – орал полковник на солдата. – Ну смотри – он же так не пройдет!» Солдат затаскивал в модуль японский телевизор. С трудом обхватив большую коробку, он надеялся протиснуть ее в узкий проем, полковник же вытягивал из кармана пригоршни семечек, грыз их и сплевывал шелуху: – Привыкли все делать по-крестьянски, разгильдяи…» Если рушится армия, вооруженные силы, скоро и страна затрещит по швам, уже трещит, с Нагорного Карабаха началось, в Прибалтике что-то будет, не за горами сложные времена. Доигрались с перестройками…
Лобанов не знал, что за человек Виктор Константинович, что делает в Кабуле, из какого ведомства. Да и не боялся он никого, у самого дядя на Лубянке работал. Однако, неуважительные высказывания в адрес Советской Армии его покоробили, издалека услышал, через всю комнату, подобрался ближе, убедился, что поливают грязью «непобедимую и легендарную». Не стерпел, показушно заклеймил позором рассуждавшего с печалью в голосе о поражении в Афгане подвыпившего Виктора Константиновича, чуть ли ни в измене Родине обвинил. С пеной на губах твердил:
– Я увидел здесь всю мощь нашей прославленной армии! – и с пафосом заявил: – Армия находится в пике своего расцвета! – Похоже, первые, набросанные в записных книжках строчки очередной статьи цитировал. – Армия вновь подтвердила славу русского оружия!
Виктор Константинович наполнил рюмку, поднял на прозаика грустные глаза, с различимыми оттенками снисходительности в голосе предложил тост:
– За нашу великую армию!
– Вот это другое дело! – засиял Лобанов. – Товарищи, товарищи, минуту внимания! Есть тост. За нашу великую армию!
– Воюющую армию полностью разложили, признав, что ситуация бесперспективная, что необходимо оттягивать силы, – возмущался в узкой компании единомышленников полковник с прилизанными волосами. – Вывод привел к пораженческим настроениям. Разве не так? Никак решиться не хотели действовать жестче, дальше. Захотели бы – выжгли бы все напалмом. Американцам можно, а нам нельзя?! Держали армию на коротком поводке, натравливали то и дело на духов, натаскивали, как служебную собаку. А зачем, спрашивается? А теперь мы еще и виноватыми окажемся. На армию все неудачи свалят. Это у нас запросто! Увидите!
Сила армии заключается в одном, – вывел в эти дни советник, – армия знает, что уходит, и готова на любой подвиг, дабы вернуться живой…
Голова у Сорокина давила на плечи тяжелей двухпудовой гири, но держался он на людях молодцом. Закалка. Перепили накануне. Вроде старался пропускать тосты, и закусывал как следует, а нате же, расслабился, не рассчитал, переусердствовал с крепкими напитками. Виктор Константинович подливал и подливал. Пьет, как лошадь, и никогда язык не заплетается, и так интересно всегда рассказывает! Всегда все наперед знает, предчувствует, умеет анализировать, как никто. «Просто у него больше информации, чем у меня», – успокоил себя генерал. Долго засиделись, и не выспался. Правильно сделал, что водителя отправил засветло. Позвонил в резиденцию, прислали дежурную машину, с сопровождающим офицером, доставили в целости и сохранности.