В дыму войны
Шрифт:
Центр зала ответил взрывом жидких аплодисментов.
Передние ряды были посрамлены и позорно спасовали. Честь Гейне была восстановлена.
Какой-то толстяк во фраке добродушно махнул пухлой рукой и под смех публики крикнул конферансье.
– А, ну, коли так, то валяйте с богом: мы ничего… Послушаем, только чтобы без обману.
Обрадованный примирением конферансье послал уважаемой публике воздушный поцелуй и скрылся за кулисами.
На сцену опять грациозно выпорхнула злополучная маркитантка и закончила свой номер под дружные аплодисменты.
Когда
Одни ходят гусиным шагом вдоль конюшни, поминутно падая от усталости и бормоча проклятия.
Другие бегают вокруг конюшни, вокруг палаток с фуражками, с ремнями, с котелками, с кружками, с портянками, с носками, с сапогами в зубах.
Это провинившиеся, отдавшие по ошибке без фуражки честь, не вычистившие до блеска сапоги, клямора, пуговицы, не вымывшие кружки.
И все эти арлекины с портянками и котелками в зубах, бегая на рысях вокруг палаток, как на корде, стараясь перекричать друг друга, вопят:
– Я – дурак! Я – дурак! Я – дурак!
– Вот как чистят клямор! Вот как чистят клямор!
– Я – балда! Я – балда!
– Я – баба! Я – баба!
– Я – гусак! Я – гусак!
– Я – квач! Я – квач!
Взводные, которые завели эту адскую шарманку, сидя где-нибудь в тени, покуривают папироски, улыбаются и хвастают каждый своим взводом.
Хвастают друг перед другом своей изобретательностью по части издевательства над подчиненными им людьми.
Одевшись в штатское платье, целый день бродил по Петербургу.
Встретил бывшего однокурсника Андреевского. Он заделался в земгусары. На оборону работает.
Я плохо знаю Петербург. Андреевский, как старый питерец, показывает мне достопримечательности города. Достопримечательного мало.
Общественно-политическая жизнь замерла. Опьянение войной возрастает.
Все и вся работает на «оборону».
Оборона – самое модное слово 1914 года.
На «обороне» наживают состояния…
Петербургские театры, кино, эстрады, цирки повернулись «лицом к фронту». Они тоже «работают на оборону».
Немцев ругают и профессора, и уличные проститутки, и нотариусы, и кухарки, и лакеи, и «писатели», и водовозы.
Петербургские немцы чувствуют себя, вероятно, так же, как здоровый человек чувствует себя среди прокаженных. Скверное самочувствие!
Андреевский рассказывал, что в первые недели войны в Петербурге полиция организовала немецкие погромы.
У немцев вспаривали перины, выпускали пух, выбрасывали из квартир в окна на мостовую пианино, мебель книги, картины. Знакомая картина еврейских погромов…
Возвращался в лагеря в обществе молодого солдата Фомина. Умный, грамотный парень с тусклыми печальными глазами.
Фомин ругал Петербург.
– Чтоб ему ни дна, ни покрышки! Это не город, а черт знает что! Хотел проехать на трамвае – не пускают, потому что я нижний чин. «Садись на площадку». А она облеплена солдатами, попробуй, сядь на нее. Вагон идет пустой, а в него нельзя. Пошел пообедать
Помолчав немного, Фомин спросил меня:
– Скажите, пожалуйста, у немцев такие же порядки или лучше?
Я ничего не мог сказать.
На уроках словесности изучаем не только уставы, но и закон Божий. Нам зачитали катехизис Филарета. Взводный спрашивает.
– Что говорит шестая заповедь?
Мы должны отвечать:
– Не убий.
И дальше:
– Никогда нельзя убивать?
– Никак нет. Можно в двух случаях.
– В каких?
– В случае войны, сражаясь за веру, царя и Отечество, можно убивать неприятеля, а также внутренних врагов – бунтовщиков и преступников по приговору судов.
– Значит, такое убийство бог разрешает и прощает? – Так точно.
– Может ли солдат убить своего начальника?
– Никак нет.
– Может ли начальник убить солдата без суда?
– Так точно. Может.
– В каких случаях?
– В случае надобности.
– Укажите примеры этой надобности.
– Ежели солдат откажется идти в наступление на фронте или расстреливать бунтовщиков, офицер имеет право убить солдата.
– Значит, такое убийство законом Божьим разрешается?
– Так точно.
– Может ли мужик убить урядника?
– Никак нет.
– Может ли урядник убить мужика?
– Так точно, в случае надобности.
– Укажите примеры надобности.
– Когда мужик не исполняет закон или нападет на урядника.
– Значит, все убийства подобного рода не будут противоречить учению православной христианской церкви?
– Так точно.
Подал рапорт с просьбой об отправке на фронт с первой маршевой ротой.
Я не сочувствую войне. Ненависти в сердце не имею ни против немцев, ни против австрийцев.
Зачем же еду на фронт?
Этого я объяснить сам себе толком не умею.
Кажется, меня влечет на фронт любопытство. Хочется видеть войну воочию.
И вот я, не приемля войны, ненавидя ее, прошу как можно скорее отправить меня на фронт.
Едем на фронт.
Прощай, Петербург! Прощай и ты, казарма – кавалерийская конюшня под Красным Селом, служившая нам спальней и столовой.
Прощай, молчаливая и безучастная свидетельница нашего унижения и бессилия.
Под сводами твоих покосившихся, грязных, покрытых паутиной стропил ходили мы на потеху унтерам гусиным шагом, стояли часами под «ранцем», под «винтовкой» с полной боевой выкладкой, называли сами себя дураками и ослами.