В этом мире подлунном...
Шрифт:
Сказав так, султан обратился к Унсури:
— Дай бумагу и перо мавляне!
Бируни продолжал стоять в середине залы. Ничего не поделаешь, султану захотелось поиграть… Выставить его посмешищем перед своими лизоблюдами, а чего доброго — дать и шах и мат.
Глаза у Бируни вспыхнули. Ах, так… Ну что же, сыграем. Только пусть гнев не затмит тебе разума, Абу Райхан!
Так сказал он самому себе. Окинул взглядом двери и стены. Сверкнула мысль-догадка, и, выхватив из рук Унсури перо и бумагу, он быстро написал свое предположение: сложив вчетверо лист, отдал султану.
Султан сунул лист под подушку, но, так и не встав с места, крикнул:
— Где мастера? Позовите!
На пороге возникло
— Откройте-ка проход вон на той стороне стены, где кыбла [61] . Быстро!
Мастера с грохотом начали свою работу. Когда отверстие в стене стало достаточным, султан поднялся и, чуть согнувшись, прошел через него из залы и тут же вернулся в залу.
— Читай ответ! — сказал он Унсури, хитро посмотрев на всех собранных по сему случаю.
61
Кыбла — указывает мусульманам сторону Мекки: во время молитвы надо стоять к этой стороне лицом.
Унсури вытащил лист бумаги и, столь же загадочно улыбаясь, что и повелитель, развернул его. Лицо его внезапно побелело.
— Читай же! — воскликнул нетерпеливо султан.
— От… ответ правильный, повелитель.
— Читай!
— А именно… Здесь сказано, что вы, благодетель наш, выйдете не из… двери, а велите прорубить стену…
— О аллах! — прошептал кто-то из окружения.
— Халат и вина! — приказал султан и, отвернувшись от поэта, добавил, понизив голос: — Гордыня движет тобой, мавляна, — так выходит. Если захочешь… Все способен постичь, мавляна! А если не захочешь… то не захочешь определить счастливое для нашего похода время…
— Повелитель, простите, но…
— Ты свободен, мавляна!
…Да, поэт Унсури и тогда сделал то, чего не смог сделать Бируни, — составил-таки гороскоп, предсказал счастливые дни, которые принесут походу победу. И вместе с войском султана отправился в поход. И видел, какие страдания причинил Бухаре Махмуд, и воспел его, и получил бесчисленные дары.
, Ладно, пусть… Не меняться же ему из-за их игр и прихотей.
Конечно, скажи он им, что «божественные плоды» существуют где-то за дальними морями, и они начали бы искать, то… пока проискали бы, не стало бы, скорее всего, самого султана. А он, Бируни, вместо этого, вместо хитрой игры… Ладно, пусть все дары, все богатства достанутся лизоблюдам. У него же одно-единственное желание — довести до конца начатые труды свои. Другого желания нет. Среди книг, намеченных им, есть и та, что он намерен посвятить наставнику Абдусамаду Аввалу!
Но неужели из-за поисков истины, из-за верности правде и справедливости он до конца дней останется здесь, в этой могильным холодом дышащей клетке?
Глава девятая
Для охоты на оленей визирь Абул Хасанак выбрал ущелье неподалеку от крепости Гардиз. В этих горах, средь лесов, над которыми, высоко вознесенные, белели снежные вершины, обитали шакалы, барсы и даже тигры, повыше бродили дикие козы, архары с ветвистыми рогами, а ниже, у подножия, на открытых травянистых пространствах бегали пугливые, словно молоденькие невольницы, быстроногие газели.
Именно в этих местах, неподалеку от крепости, встретилась некогда отмеченная богом пара оленей, что принесла счастье достопочтенному отцу султана Махмуда — эмиру Сабуктегину.
После одного неудачного сражения эмир Сабуктегин — да возрадуется в раю его дух! — в подавленном настроении возвращался на коне в Газну. Не радовали его ни ранняя весна с ее прелестью, ни судьба.
Когда эмир, покинув Гардиз, проезжал по широкому предгорному полю, окруженному оврагами, путь его пересекла олениха, за которой поспешал совсем молоденький олененок. Эмир стремительно натянул тетиву боевого лука, намереваясь спустить с нее смертоносную стрелу, но пожалел олененка, решил поймать его. Пришпорил коня, помчался. Но олениха тоже помчалась и так быстро прыгала с камня на камень вверх, что в мгновение ока исчезла из глаз. Олененок не смог угнаться за ней: тоненькие ножки его прогнулись и он, весь дрожа, вдруг совсем остановился. Эмир слез с коня, спеленал олененка веревкой и, перекинув через седло, отправился своей дорогой. Немного погодя ему послышался сзади какой-то жалобный голос. Будто женщина плачет. Эмир оглянулся и увидел: та самая олениха, что исчезла, как молния, в камнях, спускалась, жалостно причитая по-своему. Опять эмир погнался за ней, и опять мать-олениха, ловко прыгая вверх по камням, скрылась в скалах. И так повторялось несколько раз.
Наконец в сердце Сабуктегина что-то дрогнуло, слезы навернулись на глаза эмира, и он отпустил олененка на волю.
И вот с того дня — дня явленного эмиром милосердия — черные тучи злой судьбы над головой эмира рассеялись, и ему сопутствовала удача во всех начинаниях…
Вчера вечером султан Махмуд рассказал эту историю Абул Хасанаку, и сей последний готов поклясться, что видел на глазах сиятельного и могущественного слезы, — впервые, пожалуй, видел.
Они беседовали в любимом покое султана. Большинство свечей в нишах и в люстре под потолком было потушено, круглые окошечки занавешены желтыми шелковыми занавесками, и казалось, что в комнате этой витает некий таинственный дух.
Султан полулежал на толстых, положенных одно на другое, пуховых одеялах. Абул Хасанак расположился у стоп повелителя, растирал исхудалые его икры. Печалью налитые глаза султана устремлены были на темные тени в углу, и султанский любимец внушал себе, что повелитель среди этих теней чувствует дух своего достопочтенного отца, переговаривается с этим духом.
Султан рассказал историю с оленихой и олененком. Абул Хасанак внимал ей, покрываясь мурашками.
Почему-то вспомнил другую олениху и другого олененка, которых он недавно увидел в саду у главного визиря, и на душе вдруг посветлело от неожиданно пришедшей мысли:
— О, повелитель! Да ведь сейчас самое время охоты! А вы давно не дышали свежим воздухом, исстрадались совсем во дворце.
Султан отвел взгляд от темного угла, посмотрел на любимца:
— Мда… выедем на охоту… Но будет ли она удачной?
— Если аллах того пожелает — обязательно, повелитель! — сказал Абул Хасанак горячо. — Сейчас весна, все живое радуется, осторожность теряет… Есть у нас охотники, которые одной стрелой убивают двух птиц… Да и вы покажете себя!
— Ну что ж, прикажи ловцам, пусть подготовят к охоте моего черного сокола, а конюхи — скакуна-карабаира!
В ту же ночь Абул Хасанак послал доверенного человека к главному визирю, чтоб взять у него олениху с олененком.
Правда, ходили слухи, что в горах, неподалеку от крепости Гардиз, объявился какой-то нечестивец, что называл себя имамом Исмаилом Гази, и что будто нечестивец этот невесть откуда собирает вокруг себя всякий сброд, по которому виселица плачет, и даже собирается объявить султану «священную войну».
В серьезные военные намерения какой-то шайки бунтовщиков против могущественного и победоносного плохо верилось, но, конечно, принять кое-какие меры предосторожности следовало. Абул Хасанак так и поступил. Дня за два до охоты послал двести всадников к крепости Гардиз. А число лиц, отправлявшихся с султаном на охоту, не превышало и десяти человек. Из близких султана в этой десятке, кроме Абул Хасанака, был только поэт Унсури…