В годы большой войны
Шрифт:
Когда гости насытились, Кранц наклонился к Виктору:
— А я опять ездил на Буг… Там скоро начнутся, скажу тебе, такие горячие дела…
— Война, что ли?.. Ерунда! Пугают только друг друга, — отмахнулся Виктор. — Смотри, уронишь омара!..
— Не веришь? — не отступал Кранц.
— Да чепуха! Ничего там не будет…
— Хочешь пари? На корзину шампанского… Если там ничего не начнется до конца мая — я плачу!.. Хочешь?
— Давай!
Ударили по рукам. Кранц воскликнул:
— Господа, будьте свидетелями! Мы поспорили с Виктором на корзину шампанского. Я утверждаю, что…
— Не нужно, —
— Молодец, Виктор, — заплетающимся языком бормотал Кранц, — умеешь хранить тайны.
О разговоре с немецким инженер-полковником Виктор рассказал Кетрин, она передала Амиго. Но сообщение требовало дополнительной проверки. Сторожевые заставы, возникшие вокруг нацистской Германии, уже действовали внутри рейха. Бойцы невидимого фронта, группы движения Сопротивления были осведомлены о перевозках по железным дорогам. Тайные посты, раскинутые на узловых станциях и глухих полустанках, пристально следили за германскими поездами. Наблюдения подтверждали — на Восток каждый день уходят эшелоны с войсками и техникой. Вывод один: германские войска сосредоточиваются на Востоке.
В середине июня Виктор снова встретил Кранца. Шутливо спросил его:
— Ну как? Когда будем пить шампанское?
— Ты считаешь, что я проиграл?
— А как же! Май прошел, войны нет…
— Это верно. Но она просто отложена. Война будет! Готов снова держать пари. Могу удвоить ставку. Разопьем через месяц…
Двадцать первого июня 1941 года Амиго выехал из Амстердама в небольшой городок на юге страны с заданием срочно встретиться с доверенным человеком. Дело было необычайной срочности. При себе — ни одного клочка бумаги, ни единой строчки — все в голове. Амиго под видом крестьянина-винодела возвращался будто бы домой с двумя порожними бутылями-плетенками и дорожной кошелкой.
Бросив вещи в багажной камере, Амиго явился к доверенному человеку. Едва поздоровавшись, взволнованно сказал:
— Прошу срочно передать сообщение — сегодня ночью с рассветом Германия нападет на Советский Союз… Разрешите написать донесение.
— Откуда такие данные?
— Из штаба оккупационных войск.
Донесение было коротким: «Вермахт нападет на Россию этой ночью». Собеседник Амиго засомневался:
— Я передам, но под вашу ответственность… Приму без проверки. За достоверность отвечаете вы…
— К сожалению, все это достоверно…
…Амиго был измотан дорогой, взволнован надвигающимися событиями и едва стоял на ногах. Ночевать пошел в гостиницу. Попросил разбудить его пораньше, чтобы не опоздать к поезду.
Утром его разбудил голос хозяина.
— Господин, господин! — возбужденно кричал он. — Вам пора вставать. Послушайте, что передает радио… Они воюют с Россией!..
— Кто? — Амиго вскочил с постели.
— Боши!.. Я говорю — боши напали на Россию. Сегодня ночью…
Все последние месяцы, начиная с майского наступления германских войск на Западе, Ильза вела столь напряженную работу, что не оставалось времени ни для сна, ни для отдыха. Она осунулась, похудела, начинали сдавать нервы. А тут еще эти налеты английских бомбардировщиков… Авиационное наступление англичан нарастало из месяца в месяц. В городе то там, то здесь появлялись все новые руины… Как часто приходилось
Только в одном из писем, адресованных Курту Вольфгангу, прорывается несколько фраз о ее физическом состоянии.
«В начале декабря я заболела… — писала она. — Я делаю последние усилия и работаю. Если бы я не была женщиной, вы могли бы получать от меня значительно больше того, что я выполняю сейчас.
У меня началась ангина, тяжелая и противная, которая закончилась тем, что началось кровотечение в почках. Врач, к которому я обратилась, пришел к выводу, что это результат простого истощения, которое можно вылечить отдыхом.
Ничто так не истощает, как такое кровотечение. Иногда мне становится страшно. Я боюсь, что это может иметь самые невиданные последствия для нашей работы. Может быть, меня подводят расшатавшиеся нервы, но все же эти месяцы я храбро переносила ужасные боли…»
Дальше она писала, что с первого января вынуждена оставить службу в министерстве иностранных дел. Пришел новый руководитель отдела и притащил за собой других сотрудников, и ее уволили. Пришлось стать на учет на бирже труда. Это значит, что в любой момент ее могут заслать куда угодно… Что касается Арийца, то у него дела идут хорошо, он получил назначение в отдел пропаганды — в один из секретнейших отделов министерства иностранных дел.
Как всегда, в письме перемежалось личное с делами, которыми была поглощена Ильза:
«В среду приезжал в Берлин «X», встречался с Клейстом. Есть важные новости. О них сообщаю отдельно».
Клейст — это фельдмаршал.
«Я все не могу закончить письма, мне еще так много хочется рассказать тебе, милый, — писала она. — Если я тебя встречу, буду рассказывать столько, что ты устанешь слушать… А может, ничего не скажу… Так бывает.
Я только чуточку сержусь на тебя за то, что так мало мне пишешь о том, чем ты сейчас живешь. От всего сердца приветствую тебя и все, что тебя окружает, и всех, кого ты видишь. Сердце мое постоянно находится там. Твоя…»
Там — это в Стране Советов, куда Ильза непрестанно уносилась в своих мыслях.
Ильза не жаловалась, ее тревожило лишь то, что она может выйти из строя. Но в Центре тоже были обеспокоены состоянием Альты.
Григорий Николаевич Беликов работал теперь в Москве, занимался прежде всего фашистской Германией — наиболее вероятным противником. На службе он ходил в военной форме. С Куртом Вольфгангом встречались теперь гораздо чаще — то в служебном кабинете, то после работы в квартире Беликовых, около Киевского вокзала. Такие вечера они называли «планерками». Грета, уложив детей, присоединялась к мужчинам, варила кофе, гасила верхний свет, и они втроем коротали время за неторопливой беседой. И каждый раз разговор возвращался к Ильзе. Но Вольфганг даже от друзей таил возникавшую грусть, отдаваясь воспоминаниям о прошлом. И еще его тревожило состояние Ильзы, болезнь, о которой она сдержанно писала в письмах.