Шрифт:
Глава первая
Русь, конец ХIII века
— …Креста на тебе нет! Пусти, Марей!.. Ты что деешь, куда лезешь, спятил, что ль? ты что надумал-то?! Окстись!..
Марей, княжий конюх, боролся с женщиной в углу амбара. Сорвал покров с неё, бросил на пол, стараясь удержаться сверху…
— Не всё тебе церковной девкой рядиться.
— Кому говорю, охолонь, бесстыжий! Уберись от меня!
— Ишь ты… ишь, гордая. Холопкой была, забыла?
— Врёшь, я дочь моложского посадника, отец при старом князе в стольниках был.
— Был да сплыл, да след простыл.
— В татарщину он… в Орде сгинул… пусти, лиходей, кричать стану!
— Сгинул, ага, с княжей казной заодно. Не с того ль тебя сродничек твой в работу холопью сдал, на откуп-то?
— Я вольная.
— Знамо дело, вольная, покуда тебя княжич с гриднем своим не снасильничал, да в церковь и сбагрили втихаря, в просвирню прикладницей. Аль не так?
— Пёс ты! пёс паскудный!
Женщина вырвала руку, но Марей перехватил её, заломил с хрустом.
— Шалишь, Огняна, шалишь…
— Ирод, бес!
Она извивалась под ним, билась в пол.
— А с княжичем, поди, уговор был? И за должок родительский рассчиталась… Что молчишь?
— Прочь от меня, жаба, холоп вонючий!
— Холоп, ишь ты, холоп… А кто не холоп-то ныне? Теперь все холопьями стали, и князья и бояре, все под татарами…
— Отпусти, окаянный, грех ведь! Люди!!!
Марей схватил пук соломы, заткнул ей рот.
— Грех, говоришь? А что не грех теперь? Все грешат и всё можно, Огняна, вся Русь во грехе… А наш грех ещё поди докажи-ка.
— Руку!.. руку выломал…
— Сон видел, ты татарам досталася, с тех пор, как чумной, везде за тобой хожу… — шептал ей в ухо. — Огняна, всё грех, сам не знаю, что дею, не могу я жить!..
Раскидавшись в страсти и ненависти, оба не слышали заполошного воя и криков, долетавших снаружи. Не слышали, — словно на самом глубоком дне или в гробу…
У неё уже не было сил, только клокот разбитых искусанных губ:
— Марей! Марей, побойся хоть Бога!
— Какого Бога?! Ты что, Огнянушка… Нету Его! Не нужны мы Ему стали. Может, и был когда, а теперь всё, нету. Нету!
— Не дамся, холуй! — последняя, отчаянная её попытка.
— Рви, кусай меня, рви до крови, любо мне!..
По селу метались в ужасе люди, выбегали из домов и бросались обратно…
Марей грубо дёрнулся, зарычал:
— Всё, Огняна, всё… я твой князь!
— Господи-и-и!!
С улицы разом поднялся топот и свист. Запахло дымом.
Марей тяжело отпрянул, поднявшись, глянул в окошко:
— Татары! — пискнул по-бабьи. — Церковь зажгли!
Уже трещал и стрелял огонь, рвался бешенный гул, смешавшись с чужою гортанной речью… Женщина привстала на корточки, отрешённо запахивая на себе одежду. Марей заметался:
— Пропали мы, пропали! Некуды нам! Уже тут!.. — он впопыхах натянул рубаху и замер.
Было слышно, как кто-то снаружи подступил к двери: стоял на пороге, но не входил.
— Всё, пропали.
Она успела накинуть убрус. Марей рванулся к углу за дверь, но зацепился за крюк, рванулся ещё, и крюк пропорол рубаху между лопаток…
— Сыми… сыми меня! — забился, сипя, её насильник.
Женщина пыталась помочь, но ничего не получалось.
Кто-то ударил в дверь, она медленно отворилась, прикрыв их от залпа света и дыма… Появилась икона «Спас-Ярое Око». Огняна охнула, пала на колени. Марей осел на крюке…
— У-у… Кайса, кайса!
За иконой гыкал, смеялся, оскалив зубы, татарин…
Горели избы, дворы… Кружился хлопьями пепел, слетая на тусклую доску иконы, на припавшую к ней голову Марея, на его кудлатый плоский затылок… Откуда-то вынесся на коне татарин, подхватил за волосы отсечённую голову, и понёсся с нею в конец села. Там — вопль и стон, сгоняют женщин и скот, тащат, разбирают добро; татары кричат, суетятся между повозками; ревут верблюды… Детей бросают в огромную корзину-арбу: кого постарше, вяжут спиной к спине, лупят плётками… Весёлый татарин кружит с головой Марея, пугает, не давая никому разбежаться… Грохочет гром, ветер разносит пыль и солому, треплет одежды… Тёмный ливень обрушивается на село, на людей, всё скрывается из виду, ни земли, ни неба…
Глава вторая
Варницы. Никольская слобода под Ростовом, 1321 год
— Стефан, Стефан!
Стефан, старший сын ростовского боярина Кирилла, обернулся с коня. К нему со всех ног подбегал малец подросток.
— Петян, ты откудова?
— Мы на выселках в горелки играли. Ещё из лука стреляли, я дальше всех стрельнул! Манька-дуруша листопадничка поймала, у него уши сущий пух! такой чеберляйка!.. — задышался с бегу. — Я тебя с далёка углядел! Стефан, ты мне острожку зачинишь?
— Зачиню. А Варька где? всё дома торчит?
— Тама, грамоте учится. Стефан, возьми меня на-конь.
Старшой нагнулся, помог брату забраться, усадил впереди себя.
— Всё мается, не даётся нашему тюхе грамотка-то, — улыбнулся Стефан.
— Маманя корила его. Долбит, долбит по слогам, а не чтёт; на силу два стиха постиг. Он и ночь молится, плачет, никак не сподобится. Жаль его, да?
Стефан дослушал, спросил:
— А слыхал, как я на праздник стихирил?
— Слыха-ал! Прям так соловисто, чисто-чисто! Все сказывали, краше никто не чтёт!
Поднялись по взгорку к березняку, встали над речкой, над жнивьём с перелесками. Вышло солнце, всё вспыхнуло красками…
— Петян, гляди как у нас! Тебе тут и злато, и сребро рекою горит, и синь-бирюза небесная…
— Ага, — шмыгнул носом младший. — Стефан, ты с Ростова, да?
— Не, с Варниц, отец посылал. Заутра обоз отправляем.
— В Орду?
— В Нижний, по Волге. А там может и в Орду. Эх, кабы наше всё было, без всякой дани, знатней бы нас во весь Ростов не найти!
Младший щурился на блескучую рябь реки. Стефан подстегнул коня.