В городе Сочи темные ночи (сборник)
Шрифт:
Я осталась одна в огромном городе, без жилья, без прописки. По просьбе РК ВЛКСМ меня послали в пионерский лагерь, а потом помогли поселиться в общежитии строителей.
Шли годы. Я работала в магазине "Меха и головные уборы", училась в студии городского театра. Творческая одаренность, голос и чтение стихов привлекли ко мне внимание авторитетной комиссии по отбору молодежи для учебы в студии театра. Из трехсот желающих в городе были отобраны 17 человек, среди которых была и я.
Театр стал для меня смыслом жизни. Я все время проводила в нем, присутствовала на всех репетициях, а вскоре была зачислена и в труппу артистов. Каждый спектакль для меня
Опытные артисты театра советовали ехать на биржу по отбору артистов, поступать в институт. Но мне встретился человек, по профессии инженер, который работал здесь — в Москве.
Он сделал мне предложение, и я уехала из города, где началась моя биография жизни и несчастливого замужества. Проблемы театра и мечта о нем остались несбыточными.
Я не имела ни денег, ни умения пробивать себе дорогу в таком трудном деле, как театральная жизнь. Я оставалась все той же сельской неумелой девушкой-женщиной, любила искусство театра по-своему — не кричащими наружу чувствами и эмоциями, а тихо, вдумчиво и наедине в самой себе.
Это все осталось во мне до сих пор, хотя мне уже много лет и волосы седые. Я не умею высказать всего, что наполняет душу мою, а сейчас и некому и незачем, потому что вокруг одно грубое невежество.
Я и так Вам написала много, не зная зачем я это делаю. Добавлю, что муж мой второй был уже в возрасте, очень хотел иметь детей, а у меня все дети (их было трое) умирали. У нас с мужем не сходился резус крови, и я сколько ни лечилась, ни искала средства, результат был один — дети умирали. А муж желал семью с детьми. Когда умер второй ребенок, муж мой нашел женщину, был с ней связан, а когда я лежала в больнице с третьим, уехал к ней, оставив навсегда меня.
Когда мы приехали в Подмосковье, нас поселили в комнатках размером 10 метров, где в настоящее время я и живу, коротая свою одинокую жизнь…
Комната моя, куда нас поселили как молодых специалистов, стала для меня жизненным погребением. Так все бывшие молодые специалисты — инженеры с женами — нарожали себе детишек и перешли жить в большие дома с квартирами.
Мой муж — инженер, удачно устроил свою жизнь, вернувшись в Севастополь, а я, обреченная, погребенная заживо, осталась одинокой. Общежитие для молодых специалистов, где даже комнатки-каютки в 10 метров имеют тонкую перегородку и не приспособлены к нормальной жизни. Они никогда не имели номеров, но в наше время переименованы в коммунальные квартиры, тихо высасывающие здоровье, нервы, кровь у живущих.
Я осталась в 33 года одинокой, заброшенной и убитой злом и неправдой людской. По характеру справедливая, я в годы "застоя", как их именуют сейчас, много увольнялась с работы. Из-за того, что видела фальшь, грязь, подлость, увольнялась разов 18 с работы в Подмосковье. Училась, несмотря на смерть детей. Ездила на Левый берег, в Химки. Сначала 4 года в культпросветучилище, а затем во МГИК. Падала от голодных припадков, питалась за 50 копеек в день. Училась уже после отъезда мужа. Сейчас у меня три диплома вместе с окончанием театральной студии при театре. Но жизнь и судьба так нагло и безжалостно расставила мне сети в жизни, что диву даешься порой, как выдержало мое сердце и не разорвалось от несправедливости, жестокости, нарекавшейся на меня людьми.
Я оставалась верна своей любви к прекрасному, любила, как жизнь, свою работу культурника. И, говоря самокритично, была для нее создана. Я работала и директором клуба, и художественным руководителем. Руководила детскими кружками. Но на мой сердечный огонь, доброту и справедливость получала такие рогатки и подлости, что только уважение к себе сохраняло во мне веру в человечность.
Быт мой погряз в "бытие". Комнаты заселились откуда-то взявшимися алкоголиками. Некая жена-депутат из завода спровадила на этаж мужа, испитого в стельку, грязного, вонючего, никогда не принимавшего бани. Он поселился у меня с правой стороны. А другой (по обмену и принуждению выслан из квартиры) нашел себе деградированную, такую же, как и он, синюю от алкоголя подругу, поселился с левой стороны. Можете представить хоть одну ночь или один вечер, каково мне жить, сидя за высокими идеями философии или институтской зачетной работой. Так я жила, а годы шли, время летело, не спросясь меня.
Квартира наша так прогремела в микрорайоне, в ЖКО, в милиции, что все живущие меня знали в лицо и считали почти сумасшедшей, ненормальной за то, что я могла жить, т. е. существовать в таких нечеловеческих условиях. В этом роковой исход моей жизни.
Я стеснялась пригласить к себе порядочного человека, а если приходили сокурсники или коллеги по работе, то грубый мат и драки за стеной так их пугали, что в другой раз при встрече они только виновато улыбались, сочувствовали или пожимали плечами.
Во мне убили люди, если можно их так назвать, личность, талант, всяческую инициативу!
Сейчас мне уже 50 лет, судьба моя решена, но самое страшное, что мое живое, небезразличное к жизни сердце так желало счастья, любви, радости, что сейчас, уже потеряв всяческую надежду, просто спит или бьется с перебоями…
После отъезда мужа я пыталась найти друга, но обстановка жилища так сложилась, что люди боялись за себя, уходили, творя в душе моей незажившие, кровоточащие раны. Полюбила я одного человека, делала все, что было в силах моих, несла к нему всю боль израненного сердца и души… А он, выжав из меня со слезами накопленную тыщу рублей, обокрал меня, взяв золото и вещи, и…
Скрылся, уехал, обманул меня на моих же гуманных чувствах…
Всего не опишешь. Но жизнь моя — это сплошной колючий терн из шипов и ран. Сейчас я ушла душой от людей, не люблю и не верю в их доброту, но боюсь потерять в себе человечность. Это самое страшное и непоправимое…
О.Г.Л.
Москва, станция Томилино
ФЕЛИКС
Чтобы поднять престиж Европейского кинематографа и привлечь к нему внимание зрителей, несколько лет назад кинематографисты Европы учредили премию Феликс. Награда названа так в честь хозяина ресторана, где было принято это решение. Сначала жюри, состоящее из двадцати, кажется, человек, выдающихся деятелей кино, пересматривает все фильмы, снятые за год, и выбирает из них тс, которым можно дать номинацию. Потом другое жюри решает, кому из фильмов-номинантов дать награду и за что.
В 1989 году председателем основного, второго, жюри была шведская актриса, любимая женщина режиссера Бергмана, часто снимавшаяся в его фильмах, Лив Ульман. А одним из членов жюри был югославский кинорежиссер, знаменитый своими политическо-порнографическими картинами, Душан Макавеев, которого мы с Васей хорошо знали.
У фильма "Маленькая Вера" было шесть номинаций (больше, чем у всех остальных фильмов): за лучший Европейский фильм, лучшая режиссерская работа, лучший сценарий, лучшая операторская работа, лучшая главная женская роль, лучшая женская роль второго плана (роль матери Веры).