В городе Ю. (Повести и рассказы)
Шрифт:
Глухой ночью, когда я хрустел в лесу сухими деревьями, стаскивая их на берег для большого костра, я вдруг неожиданно услышал их громкие голоса, и звонче всех был, конечно, голос жены, неестественно оживленный.
— Конечно, он ничего не сделал! — говорила она.
Я бросил тяжелые жердины, которые волок к лагерю, и, повернувшись, ушел в лес.
«Что же такое? — думал я.— Вроде бы обычная жизнь, без каких-либо событий, и такие переживания, почти невыносимые».
Помню, в ночь перед операцией я и то переживал значительно
Я начал вспоминать, с каких пор характер мой, мое насмешливое, легкое отношение ко всему стали изменяться. И тут я еще смеялся, и над этим тоже. Пожалуй… Я вспомнил один вечер, день рождения Лехиной дочки. Когда-то мы сами дружили — не разлей вода.
Теперь мы собирались только на детские праздники, пытаясь так же, как дружили когда-то мы, подружить детей. Но, удивительно, это почему-то не получалось — то один, то другой ребенок, обиженный, приходил на кухню, где выпивали взрослые, мать или отец сажали его на колени, успокаивали… Беззаботного веселья не получалось. Пришлось все-таки помогать им. Леха поставил веселую музыку, дети, разбившись по парам, стали плясать, и вдруг я увидел, что Даша, робко улыбаясь, пляшет в сторонке одна. Я почувствовал, как что-то горячо и остро ударило в голову и в сердце.
— Прекрати, слышишь… Прекрати,— [уже тише] повторил я.
Да… Пожалуй, этот момент. Кончилась легкая, беззаботная молодость, началась, мягко выражаясь, вторая половина.
Я долго стоял в темноте неподвижно, потом услышал рядом тяжелый вздох.
«Кто это?» — удивился я.
Я переступил с ноги на ногу и услышал, как, громко хрустя, то ли олень, то ли лось умчался в глубину острова.
Я возвратился в лагерь. Жена, искусственное возбуждение которой еще не перешло в обычно следующий за этим приступ гордой обидчивости, пыталась зачем-то разбудить спящих детей.
…Утром на острове царила полная ахинея.
Печка была не разожжена, завтрак не готовился. Жены вообще не было.
Брат Юра, еще более хмурый, чем накануне, зайдя по колено в воду, возился с мотором — после вчерашней увеселительной прогулки он почему-то не работал.
Брат Александр, элегантно подбоченясь, высокомерно подняв брови, давал советы, ценные научно, но абсолютно неприменимые в конкретной ситуации.
Потом я увидел, что из леса с озабоченным видом показалась жена.
— Что там?! — спросил я.
Какое-то плохое предчувствие охватило меня.
— С песиком нашим что-то странное творится,— сказала она.— Всю ночь где-то пропадал. Утром пошла я в лес, вижу — бежит, но как-то странно, и вдруг зарычал. Руку протянула к нему — отпрыгнул. Загривок топорщится…
— А пасть? — поворачиваясь, спросил Юра.
— Что пасть?
— Этого только не хватало,— пробормотал Юра.
Снова отвернувшись, он начал разбирать реверс. Димка и Мишка, демонстративно обнявшись, ходили по пляжу, не обращая на Дашу ни малейшего внимания.
Майя
— Как Дашенька… нормально спала?
— Вроде бы да…— неуверенно проговорил я.
— Ну, слава богу! А то, честно говоря, я очень боялась — укус осы в горле! Многих к нам привозили с такими отеками! А в горле даже маленькая опухоль, сам понимаешь,— начинается задыхание. Но теперь уже абсолютно ясно — все обошлось.
— Та-ак,— проговорил я, садясь на поваленный ствол ивы.
Даша, насупившись, сидела за столом, тут откуда-то выскочил щеночек. С криком она бросилась его ловить, прижала между корней, щеночек, зарычав, укусил ее.
Стало тихо. Все подумали одно и то же, но никто не сказал.
— …Не нравится мне это! — произнес наконец Сашок, важно хмурясь.
— Ты что это, ты что, а? — Жена хлестала щенка поводком.
— Надо срочно сделать укол,— сказала Майя.
— Катер-то сломан! — показал я.
Юра быстро вбежал в воду, дернул заводной шнур, мотор задымил, застучал, но винт по-прежнему не вращался.
— У егеря за протокой есть моторка! — прокричал Юра.
Я побежал через лес к протоке, потом, спохватившись, вернулся за Дашей. Лицо ее только начинало сморщиваться для плача — так быстро все это происходило.
Взяв ее за руку, я побежал, но, оглянувшись, увидел, что Юра машет мне рукой.
Винт почему-то заработал. Сашок и Юра, упершись изо всех сил, пытались оттянуть катер назад — как стрелу в луке.
— Работает! — прокричал Юра, когда я подбежал.
— Падай! — проговорил Сашок.
Я схватил под мышку Дашу, другой рукой схватил за шкирку щенка, ввалился в лодку. Ногами я запихнул щенка в передний рундук. Щенок страшно рычал, пытаясь выбраться.
Братья отпустили лодку, и она вылетела на широкую воду.
Даша на заднем сиденье плакала, и в плаче ее слышалась отнюдь не только обида на щенка. Щенок яростно грыз мне ботинки, борясь за жизнь.
Как камикадзе, я вылетел на фарватер, промчался рядом с буем. Лодка выскочила из-за острова на ветер и волну. Ударяясь о воду, она глухо звенела, как сбрасываемое с палубы на воду пустое ведро.
Все забыв, я сделал встречной лодке отмашку не с той стороны — мы едва разошлись, рядом скользнул борт, человек в лодке яростно крутил у виска пальцем.
Я быстро проскочил мимо высокой, закрывающей небо землечерпалки и вошел в гавань.
И тут же винт снова остановился — медленно, по дуге моторка приближалась к наклонной каменной набережной.
Наконец стукнулись носом в берег. Я выключил мотор, стало тихо. Щенок выскребся из рундука, перевалился через борт, быстро доплыл до берега, выполз, встряхнулся, потом повернулся к воде башкой и начал лакать.
«Водобоязнь! — понял вдруг я.— Бешенство называется же „водобоязнь“! Бешеная собака не пьет и боится воды. Значит, это не бешеная! Ну, прекрасно!»