В гостях у эмира Бухарского
Шрифт:
Вдоль южной стны дворика, начиная отъ юго-западнаго угла гробницы, по направленію къ главнымъ воротамъ, идутъ въ рядъ еще семь другихъ гробницъ обыкновенной здшней формы, въ вид двускатныхъ, слегка округленныхъ саркофаговъ, облицованныхъ алебастромъ. Тутъ покоятся семь главнйшихъ учениковъ и послдователей Богуеддина, принявшихъ послдній вздохъ своего пира [174] при его кончин.
Вдоль изголовьевъ этихъ гробницъ постланъ на помост большой паласовый коверъ, а надъ нимъ сверху, въ наклонномъ положеніи, протянутъ на шестахъ наметъ отъ большой палатки, сверху зеленый, а съ исподу пестрый, узорчато составленный изъ кусковъ различныхъ матерій. Подъ этимъ наметомъ преважно возсдаютъ на собственныхъ пяткахъ семь чалмоносныхъ шейховъ, представителей рода Накшбенди. Предъ каждымъ изъ нихъ лежитъ по небольшой кучк мдныхъ, серебряныхъ
174
Пиръ — духовный наставникъ.
Я уже сказалъ, что право селиться въ мстечк около Мазари-Шерифа принадлежитъ исключительно потомкамъ Богуеддина, присвоившимъ себ титулъ ходжей. Община этихъ потомковъ сдаетъ могилу своего святаго предка въ аренду тридцати двумъ шейхамъ, представителямъ или старшинамъ своего рода, за 11,000 тенговъ (2,200 р. металл.) въ годъ. Деньги эти идутъ въ раздлъ между всми жителями мстечка, и за это шейхи обязаны содержать въ чистот и порядк не только гробницу съ дворикомъ и мечетями, но и весь Мазари-Шерифъ. Остальной доходъ отъ поклонниковъ поступаетъ уже сполна въ пользу шейховъ-откулщиковъ, которые изъ своей среды назначаютъ по очереди ежедневное дежурство въ числ семи человкъ при гробниц святаго. Доходы же ихъ бываютъ не малые, потому что хазряти-Богуеддинъ Накшбенди — одинъ изъ самыхъ популярнйшихъ святыхъ не только въ Бухар, но и во всей Средней Азіи, и троекратное хожденіе на поклоненіе его гробу замняетъ для мусульманина странствіе къ далекой Кааб въ Мекку. Поэтому можете себ представить сколько сюда набирается пилигримовъ. Для Бухары душеспасительныя прогулки въ Богуеддинъ составляютъ одно изъ самыхъ любимыхъ развлеченій; и такъ какъ въ мстечк каждую среду бываетъ базаръ (отъ котораго извстная часть торговой пошлины тоже поступаетъ въ пользу богуеддинцевъ), то сюда обыкновенно въ этотъ день съзжается изъ города и со всхъ окрестностей масса народа. Самъ эмиръ какъ бы въ обязательный долгъ поставляетъ себ постить ханкахъ и сотворить намазъ предъ могилой святаго каждый разъ какъ вызжаетъ въ путешествіе по Каршинской дорог, а равно и при возвращеніи изъ путешествія. А каждое такое посщеніе его высокостепенства непремнно сопряжено со щедрымъ приношеніемъ. Равно и каждый поклонникъ обязательно долженъ положить что-либо по возможности, но никакъ не мене семи пулъ, за прикосновеніе къ сянги-мураду, да столько же за глотокъ воды изъ священнаго колодца. Этотъ колодецъ шейхи уже отъ себя сдаютъ на откупъ одному изъ своей среды, и откупщикъ тоже пользуется большими доходами, въ особенности лтомъ, въ жаркую пору, когда каждый отъ жажды не прочь и нсколько разъ напиться холодной, чистой и вкусной воды. Въ эту пору, по средамъ и пятницамъ, а также и въ праздничные дни, когда въ ханкахъ набираются массы гулящаго люда, откупщикъ взимаетъ плату и за воду изъ хауза, и за воду изъ чана, что находится въ кіоск, подъ тмъ предлогомъ, что она-де изъ одного и того же источника. Наконецъ и самое кладбище приноситъ очень хорошій доходъ за мста, уступаемыя подъ могилы. Люди благочестивые и въ то же время состоятельные часто еще при жизни выражаютъ желаніе быть погребенными въ сосдств съ досточтимымъ ими праведникомъ и для этого покупаютъ себ на кладбищ мсто, или оставляютъ въ подобномъ смысл завщанія своимъ наслдникамъ, и такъ какъ на монастырскую землю нтъ опредленной таксы, то это каждый разъ зависитъ отъ взаимнаго соглашенія, причемъ шейхи, разумется, не упускаютъ случая сорвать какъ можно больше въ свою пользу. Превыгодное дло быть родственникомъ такого святаго!
Но эксплуатируя память своего предка, эти шейхи знаютъ о немъ очень мало. Не только никто изъ нихъ не позаботился составить его «житіе», но и устныя преданія о немъ весьма скудны и сбивчивы. Извстно только, что жилъ онъ и подвизался при хан Тимур, основалъ и донын здравствующій монашескій орденъ Накшбенди и умеръ семнадцати лтъ отъ роду, оставивъ по себ нсколько послдователей, въ числ которыхъ былъ и ходжа Обейдуллахъ-Ахраръ, самый ревностный распространитель его ученія, пользовавшійся такимъ почетомъ, какъ ученый и писатель, что современные ему ханы и члены дарственныхъ домовъ наперерывъ другъ предъ другомъ заискивали его расположенія. Самъ же Богуеддинъ не оставилъ по себ никакого написаннаго имъ самимъ сочиненія, онъ училъ только устно, и ученіе его записано было уже ходжей Обейдуллахомъ. Шейхи увряютъ, что жилъ онъ 514 лтъ тому
Каждый мусульманинъ, приблизясь въ южному фасу гробницы, непремнно останавливается, благоговйно прикладываетъ ладони къ сянги-мураду и третъ ихъ о камень, а затмъ обтираетъ ими себ лицо и бороду. Вслдствіе этихъ прикладываній, поверхность сянги-мурада лоснится какъ полированная. Мои спутники-мусульмане также исполнили этотъ обычай, въ результат чего на ихъ физіономіяхъ остались черные слды, какъ отъ карандашной пыли. Муллы и шейхи увряютъ, что сянги-мурадъ совсмъ особенный камень, чуть ли не небеснаго происхожденія и чудодйственнаго свойства, и что поэтому одно уже прикосновеніе къ нему производитъ на душу и тло пріятное впечатлніе.
Зная, что по осмотр гробницы придется сдлать приношеніе «въ пользу святаго», я еще въ Бухар отложилъ въ особый мшечекъ пятьдесятъ новенькихъ четвертаковъ, изъ числа отпущенныхъ мн при отъзд изъ ташкентскаго казначейства. Теперь я положилъ этотъ мшечекъ предъ старшимъ шейхомъ, занимавшимъ первое, ближайшее ко гробниц мсто. Онъ неторопливо развязалъ его и принялся пересчитывать монеты. Остальные внимательно слдили за нимъ глазами, словно опасаясь, какъ бы онъ не скралъ чего либо въ свою пользу. Пересчиталъ шейхъ деньги и вдругъ не совсмъ-то довольнымъ тономъ обращается къ нашему эсаулъ-баши съ какими-то объясненіями, словно тутъ недоразумніе какое вышло и он заявляетъ претензію на что-то. Спрашиваю у эсаулъ-баши черезъ переводчика въ чемъ дло.
— Да вотъ шейхъ заявляетъ, что надо еще шесть монетъ добавить.
— Почему это «надо»?
— А для того, чтобы выходило число семь.
— Ровно ничего не понимаю. Какое число семь? И почему именно семь?
— Потому что число семь угодное святому Богуеддину.
— Опять-таки ничего не понимаю. Что значитъ «угодное святому»?
— Это значитъ, что Богуеддинъ любитъ число семь.
— Любитъ?.. Гм!.. Почему же это онъ его «любитъ»?
— А потойу что оно всегда имло большое значеніе въ его жизни.
— То есть?
— То есть, онъ родился въ седьмомъ вк Геджры, въ седьмомъ мсяц года, въ седьмой день недли, въ семь часовъ дня; на седьмомъ году жизни изучилъ уже весь Коранъ, семь лтъ поучалъ какъ духовный наставникъ и семнадцати лтъ отъ роду скончался, оставивъ по себ семь главныхъ учениковъ, которые и погребены тутъ, съ нийъ рядомъ, въ семи могилахъ.
— Прекрасно. Но все-таки почему я долженъ добавить еще шесть монетъ? Такса есть у нихъ на это какая нибудь, что ли?
— Нтъ, таксы не имется, каждый жертвуетъ по возможности, но такъ, чтобы въ эту жертву непремнно входило число семь, то есть надо положить либо единожды семь монетъ, либо дважды — семь, либо трижды — семь, словомъ, чтобы все по семи выходило.
— Да тутъ, говорю, у меня не дважды и не трижды, а вс семью-семь выходятъ, да еще съ излишкомъ.
— Вотъ, вотъ оно и есть! — обрадовался эсаулъ-баши, видя, что я какъ будто начинаю нчто понимать. — Оно и есть, тюря! Въ этомъ-то излишк и все дло. Еслибы тюря положилъ ровно семью-семь, то есть сорокъ девять монетъ, все было бы какъ слдуетъ; но тюря далъ пятьдесятъ, — одною монетой больше, — стало быть по ихнему выходитъ, что надо добавить еще шесть.
Эта наивная наглость показалась мн довольно забавною, такъ что я не могъ не засмяться.
— Скажите ему, поршилъ я, — что если его стсняетъ лишняя монета, пусть отдастъ ее въ пользу бдныхъ.
— О, тюря! Я ужъ и то говорю ему, чтобъ онъ прочистилъ мозги свои, такъ какъ языкъ его болтаетъ вздоръ, а онъ все свое… Ну, да не стоитъ обращать на нихъ вниманія, они вс вообще большіе наглецы и къ тому же очень жадны.
Затмъ эсаулъ-баши перевелъ шейху мое предложеніе пожертвовать излишекъ въ пользу бдныхъ и уже протянулъ было руку чтобъ изъять изъ кучки лишній четвертакъ, какъ вдругъ шейхъ, испуганный возможностью такого исхода, забормотавъ что-то, отрицательно замоталъ головой и поспшилъ загородить и прикрыть деньги обими пятернями, — точно насдка, защищающая свои яйца.
— Ну, пріятель, сотри пыль жадности съ зеркала твоего сердца! — махнувъ рукой, поршилъ со смхомъ эсаулъ-баши. — Будетъ съ тебя и того что дали. Будь благополученъ.
Я повернулся уже чтобъ идти, какъ вдругъ гляжу — наши конвойные казаки раскошелились и тоже пресеріозно кладутъ свои грошики къ изголовью гробницы.
— Вы что это, братцы?
— А мы тоже, ваше высокоблагородіе, жертвовать, значитъ, желаемъ; пущай и отъ насъ будетъ ихнему святому. Вдь онъ у нихъ Богъ-то единъ выходитъ, такъ вотъ за это за самое…