В гостях у турок
Шрифт:
А пароходъ, высадивъ въ Бейкос пассажировъ и взявъ новыхъ, отчалилъ ужъ отъ пристани, и направился наискосокъ къ европейскому берегу.
— Въ Европу теперь демъ? — спросилъ Николай Ивановичъ Карапета, уничтожающаго куски маринованной петрушки съ тарелки.
— Въ Европу, дюша мой, — кивнулъ тотъ.
— Такъ вели этому виночерпію чего нибудь европейскаго принести по рюмк. Нельзя-же, въ самомъ дл, Европу обидть! Европа наша, родная. А то за Азію пили, а…
— О, дюша мой, эфендимъ, какого ты политическаго человкъ! — перебилъ Николая Ивановича Карапетъ. — Коньяку
— Да конечно-же, коньяку!
Армянинъ заговорилъ что-то по-турецки, приказывая слуг. Слуга приложилъ ладонь одной свободной руки съ феск, къ сердцу и скрылся съ палубы.
— Къ какой пристани теперь подъзжаемъ? — спросилъ Николай Ивановичъ армянина.
— О, самаго знаменитаго пристань, знаменитаго мста! Буюкдере. Тутъ все посланники живутъ и аристократы отъ дипломатическій корпусъ. Здсь ихъ дачи и лтомъ они вс тутъ живутъ, — отвчалъ армянинъ.
— Съ особеннымъ удовольствіемъ выпью передъ такимъ мстомъ! — воскликнулъ Николай Ивановичъ.
XCIV
— Вотъ дворцы отъ посланники… Разъ, два, три, четыре… Смотри на моя рука… — указывалъ Карапетъ Николаю Ивановичу на высокій европейскій берегъ. — Это мсто, гд дворцы отъ посланники, называется Терапія, дюша мой… Самый здоровы мсто и за того тутъ нмецки, французски, англійски и тальянски посланниковъ живутъ. Видишь, дюша мой, эфендимъ, какого красиваго мсто!
— Вижу… — равнодушно отвчалъ Николай Ивановичъ и спросилъ:- Но что-же коньяку-то? Куда это виночерпій провалился?
— Сейчасъ, сердце мое. Фу, какой ты безъ терпнія! Подойдемъ къ пристань Буюкдере и коньякъ будетъ.
Наконецъ, пароходъ ударился бортомъ въ деревянную пристань Буюкдере. Дв рюмки съ коньякомъ стояли уже на скамейк, поставленныя слугой кабакджи.
— За Европу! — воскликнулъ Николай Ивановичъ, схватилъ рюмку и опорожнилъ ее.
— Слушай! — слезливо крикнула Глафира Семеновна мужу. — Если ты не бросишь пьянствовать, сегодня-же вечеромъ я буду жаловаться на тебя нашему консулу или посланнику.
— Ого-го! Да мы за здоровье консуловъ-то и посланниковъ сейчасъ и выпили, — отвчалъ тотъ и шепнулъ армянину:- Теперь опять къ азіатскому берегу подемъ?
— Да, дюша мой, — кивнулъ Карапетъ.
— Надо почетъ Азіи повторить, а то объ одной азіатской хромать будемъ. Закажи-ка слуг еще по одной мастик… Только потише, чтобы жена не слыхала, — шепнулъ Карапету Николай Ивановичъ.
Пароходъ опять отошелъ отъ пристани. Босфоръ съуживался. Живописные виды то на европейскомъ, то на азіатскомъ берегу чередовались. Проходили мимо старыхъ укрпленій, мимо развалинъ византійскихъ построекъ, но Николай Ивановичъ мало обращалъ на нихъ вниманія. Онъ ждалъ, когда пароходъ пристанетъ къ азіатскому берегу, а посл Буюкдере, какъ на зло, слдовали дв европейскія пристани Мезаръ-Бурунъ и Ени-Махале. Николай Ивановичъ началъ сердиться.
— Но отчего ты не предупредилъ меня, что будутъ европейскія пристани, — говорилъ онъ Карапету. — Я потребовалъ бы европейской выпивеи.
— Да что-же тутъ такого, эфендимъ! Можно и около европейскаго берегъ азіятскаго водка выпить, — отвчалъ Карапетъ.
— Ты думаешь?
— Врно, дюша мой. Какой ты умный, дюша мой, эфендимъ!
Карапетъ позвонилъ въ электрическій звонокъ, ведущій съ палубы въ буфетъ, и передъ самой пристанью Ени-Махале, какъ изъ земли выросъ буфетный слуга съ рюмками мастики. Николай Ивановичъ схватилъ рюмку и воскликнулъ, обратясь къ берегу:
— Привтъ Европ!
Но только что онъ усплъ выпить содержимое, какъ сзади его раздался пронзительный крикъ Глафиры Семеновны: «Охъ охъ! Умираю…» Николай Ивановичъ обернулся и увидалъ жену откинувшеюся на спинку скамейки съ склоненной на бокъ головой.
— Здравствуйте! Обморокъ! Карапеша, бги за водой, — проговорилъ онъ и подскочилъ къ жен, спрашивая:- Глашенька! Что съ тобой! Съ чего ты?..
— Прочь поди, прочь, мерзавецъ, пьяница… — шептала она.
Николай Ивановичъ откинулъ съ лица ея вуаль. Лицо было блдно и глаза были закрыты. Онъ вытащилъ изъ кармана платокъ и сталъ махать ей въ лицо. Но тутъ къ нему бросился евнухъ, заговорилъ что-то по-турецки, опустилъ руку въ широчайшій карманъ халата, вытащилъ оттуда флаконъ, открылъ его и сталъ совать въ носъ Глафир Семеновн. Прибжалъ Карапетъ съ горшкомъ воды, стоялъ около Глафиры Семеновны и спрашивалъ Николая Ивановича:
— На голова ей лить, дюша мой?
— Что ты! Что ты! Шляпку испортишь! Новая шляпка… Въ Вн куплена! — закричалъ на него тотъ. — И зачмъ ты съ такимъ большущимъ горшкомъ? Ты ей попить принеси.
Евнухъ запросто оттолкнулъ армянина отъ Глафиры Семеновны, грозно проговоривъ ему что-то по-турецки, и слъ рядомъ съ ней, держа флаконъ около ея лица.
Карапетъ не обидлся и, улыбаясь, проговорилъ:
— О, они своего дамскаго дла хорошо знаютъ! Оставь его, эфендимъ, — обратился онъ къ Николаю Ивановичу. — Этого господинъ обученъ для дамски дловъ.
И точно. Вскор Глафира Семеновна открыла глаза и, увидавъ евнуха, не отшатнулась отъ него, а тихо сказала ему:
— Мерси, мосье…
Евнухъ говорилъ что-то по-турецки, упоминалъ слово «корсетъ» и протягивалъ руки къ ея таліи.
— Корсетъ хочетъ твоей барыня растегнуть, — перевелъ Карапетъ.
— Не надо, не надо! Нтъ, не надо! — замахала руками Глафира Семеновна.
Евнухъ улыбался ей и продолжалъ говорить по-турецки. Карапетъ опять перевелъ:
— Онъ говоритъ, что ей надо идти въ сервисъ-гаремъ и полежать на диван.
Глафира Семеновна поднялась со скамейки и стала оправляться. Евнухъ показывалъ ей руками внизъ и приглашалъ идти за собой. Она ласково кивнула евнуху и опять сказала: «мерси», потомъ двинулась по направленію къ лстниц и, проходя мимо мужа, скосила на него глаза и пробормотала:
— Пьяная скотина!
— Да ужъ слышали, слышали, душечка, — кротко отвчалъ тотъ.
Она стала спускаться съ лстницы. Евнухъ слдовалъ за ней.
— Скажи на милость, какой кавалеръ выискался! проговорилъ Николай Ивановичъ, — Кто-бы могъ подумать, что жена попадетъ подъ покровительство евнуха!