В гостях у турок
Шрифт:
— Да, отказался. Съ какой-же кстати я буду отвчать, если я ничего не знаю!.. бормоталъ Николай Ивановичъ. — Ршительно ничего не знаю.
— Дале сказано, что вы съ особеннымъ восторгомъ отнеслись къ ныншнему повороту въ Болгаріи ко всему русскому, продолжалъ прокуроръ.
— А про самовары ничего не сказано?
— Есть, есть. Сказано. Напечатано, что вы высказывали удивленіе, отчего въ болгарскихъ гостинницахъ не распространенъ самоваръ.
— Ловко! Вотъ это хорошо, что сказано. Одобряю… Въ самомъ дл, какое-же это славянское единство, если безъ русскаго самовара! Глаша! Слышишь?
Глафира Семеновна сидла надувшись и чуть не плакала.
— Оставь, пожалуйста! Что за мужицкое обращеніе! Хоть господина-то прокурора постыдился-бы, проговорила она, отвернулась, и стала смотрть въ окно.
— Ого-го! Нервы? Ну, такъ и будемъ знать. Вотъ, господинъ прокуроръ, и хороша она у меня бабенка, покладистая для путешествія, а ужъ какъ нервы эти самые начнутся — только чорту ее и подарить, да и то незнакомому, чтобъ назадъ не принесъ.
— Дуракъ! Пьяный дуракъ! послышалось у супруги.
— Изволите слышать, какіе комплименты мужу!.. А все отъ нервовъ, кивнулъ Николай Ивановичъ на жену и сказалъ прокурору. — А ну-ка, что въ другой-то газет?.. Вдь меня разспрашивали два репортера.
Прокуроръ сталъ пробгать еще газету, ничего въ ней не нашелъ и развернулъ третью.
— Здсь есть. Здсь вы названы петербургскимъ сановникомъ. Сказано, что пріхали вмст съ супругой: Глафирой Семеновной, хвалите дешевизну жизни въ Софіи, удивляетесь ея незастроеннымъ улицамъ… разсказывалъ прокуроръ.
— Откуда онъ узналъ, какъ жену-то мою зовутъ! дивился Николай Ивановичъ. — Ахъ, да… Вдь я при немъ ее называлъ по имени и отчеству — вотъ онъ и записалъ. Вотъ и ты, Глаша, въ болгарскую газету попала! Неужто не рада? спрашивалъ онъ жену. — Теперь вся Болгарія будетъ знать, что у петербургскаго купца Николая Ивановича Иванова есть супруга Глафира Семеновна! Знай нашихъ! Живіо!
— Что ты кричишь-то! Вдь мы въ вагон… Рядомъ съ нами въ другомъ купэ пассажиры. Безстыдникъ! Скандалистъ! замтила ему Глафира Семеновна, не глядя на него.
— Нервы у бабы… Ничего не подлаешь, оправдывалъ Николай Ивановичъ передъ прокуроромъ свою супругу и сказалъ:- А по сему случаю нужно выпить за болгарскую прессу. Мы еще не пили за прессу.
И онъ, вынувъ изъ корзинки бутылку вина, принялся ее откупоривать.
— За процвтаніе болгарской прессы! произнесъ онъ, откупоривъ бутылку, налилъ изъ нея стаканъ и поднесъ ее прокурору.
— Мадамъ Иванова, позволите выпитъ? Вы все сердитесь… обратился прокуроръ къ Глафир Ceменовн.
— Пейте. Богъ съ вами. Я не на васъ злюсь. Вы хоть и пьете, но прилично себя держите, а на мужа… былъ съ ея стороны отвтъ.
— Милая, да что-жъ я-то такое длаю? воскликнулъ Николай Ивановичъ. — Я только славянскій вопль въ себ чувствую. Вопль — и больше ничего. Дай ручку…
— Прочь! Оставь меня въ поко!
Николай Ивановичъ покрутилъ головой, смотря на расходившуюся супругу, и сталъ наливать виномъ стаканъ для себя. Прокуроръ съ нимъ чокнулся и они выпили.
Черезъ четверть часа бутылка была выпита и лежала пустая на диван. Николай Ивановичъ и прокуроръ, прижавшись каждый въ уголъ купэ, спали и
Глафира Семеновна чистила себ апельсинъ и, давъ волю слезамъ, плакала, смотря на своихъ спавшихъ пьяныхъ спутниковъ.
XXXVII
Стучитъ, гремитъ, вздрагиваетъ поздъ, направляясь къ Константинополю. Мирнымъ сномъ спятъ, залихватски похрапывая, Николай Ивановичъ и прокуроръ, а Глафира Семеновна, приблизившись къ стеклу окна, съ красными отъ слезъ глазами, смотритъ на разстилающіеся передъ ней по пути виды. Погода прекрасная, солнечная, ясная и даетъ возможность далеко видть въ даль. Начиная отъ софійской станціи поздъ съ полчаса мчался по горной равнин, миновалъ маленькія станціи Казичаны и Новосельцо, перескъ Искеръ, съ особеннымъ трескомъ пронесясь по желзному мосту, и въхалъ въ горное ущелье. Начались величественные дикіе виды на покрытый снгомъ хребетъ Витошъ. Поздъ убавилъ ходъ и сталъ взбираться на крутую возвышенность. Снгу попадалось все больше и больше, поздъ шелъ все тише и тише, и вотъ совсмъ уже тихо сталъ подходить по желзному мосту черезъ пропасть близь станціи Вакарель. хавшіе въ вагон вышли изъ своихъ купэ въ корридоръ и, стоя у оконъ, смотрли на величественное зрлище, а Николай Ивановичъ и прокуроръ все еще спали сномъ праведника. Глафира Семеновна тоже смотрла въ пропасть.
«Храни Богъ! Если поздъ съ этого моста свалится — тутъ и костей не соберешь!» подумала она. Ей сдлалось жутко и она принялась будить мужа, но тотъ не просыпался.
Вотъ и станція Вакарель — высшая точка желзнодорожнаго пути. На станціи надпись, что путь находится на 825 метровъ надъ уровнемъ моря. Началось усиленное постукиваніе молотками по колесамъ вагоновъ. Желзнодорожная прислуга суетилась, кричала. Кричали черномазые мальчики и двочки, предлагающіе ключевую воду въ кувшинахъ. Баба въ опанкахъ продавала какія-то пшеничныя лепешки. Прокуроръ проснулся, протеръ глаза, взглянулъ на Глафиру Семеновну и сказалъ:
— Пардонъ… Какъ я заспался! А супругъ вашъ еще спитъ?
— Какъ видите, отвчала Глафира Семеновна, радуясь, что есть съ кмъ нибудь хоть слово перемолвить. — А какое вы величественное зрлище проспали, когда мы сюда подъзжали! Какая пропасть! Мн даже страшно сдлалось.
— О, я эту дорогу знаю отлично. Мн часто приходится здить отъ Пловдива въ Софію и обратно, но вотъ вашъ мужъ…
— Мужа я расталкивала, но онъ и голоса мн не подалъ.
Прокуроръ потянулся, звнулъ, покосился на пустую бутылку, лежавшую около него на диван, и спросилъ:
— Мы это на какой станціи?
— На станціи Вакарель, отвчала Глафира Семеновна.
— Боже мой! Стало быть мы больше часа спали. До сихъ поръ мы все поднимались на высоту, а сейчасъ отъ этой станціи будемъ спускаться. Здсь водораздлъ. До сихъ поръ вс рки текли въ Черное море, а за этой станціей ужъ потекутъ въ Эгейское море. Фу, какъ пить хочется! Жаръ… Это отъ вина. Я вообще мало пью, но при такомъ пріятномъ знакомств…съ вашимъ мужемъ — ошибся, переложилъ лишнее.
Прокуроръ спустилъ стекло у окна, подозвалъ къ себ двочку и жадно напился воды изъ кружки, опустивъ туда для двочки монетку въ пять стотинокъ.