В гостях у турок
Шрифт:
— А гд прокуроръ?
— Боже мой! Онъ даже не помнитъ, что прокуроръ простился съ нимъ и остался въ Филипопол! всплеснула руками Глафира Семеновна.
— Ахъ, да… сталъ приходить въ себя Николай Ивановичъ. — Все помню я, но нельзя же такъ сразу вдругъ все сообразить съ просонья. Нтъ-ли чего-нибудь выпить? спросилъ онъ.
— На счетъ вина теперь аминь. Възжаемъ скоро въ турецкую землю, гд трезвость должна быть даже по закону. Въ Турціи съ пьяными-то знаешь-ли что длаютъ? Турція вдь не Болгарія, стращала Глафира Семеновна мужа. — Вотъ теб чай холодный. Его можешь пить сколько хочешь.
— Отлично. Чаю даже лучше… проговорилъ Николай
— Ну, наконецъ-то образумился!
— Дай мн апельсинъ. Я съмъ апельсинъ. Это утоляетъ жажду.
Глафира Семеновна подала мужу апельсинъ, и онъ принялся его чистить.
XLI
— Ну, я теперь сосну немножко до Адріанополя, сказала Глафира Семеновна мужу, когда они отъхали отъ станціи Тырново-Семенли. — А ты ужъ, Бога ради, не спи. А съ Адріанополя, куда прідемъ въ два часа ночи, оба не будемъ спать и станемъ ждать эту проклятую станціи Черкеской.
— Хорошо, хорошо, отвчалъ мужъ. Глафира Семеновна улеглась на скамейку, прикрылась пледомъ и заснула. Николай Ивановичъ сидлъ и бодрствовалъ, но и его сталъ клонить сонъ. Дабы сдержать слово и не заснуть, онъ вышелъ изъ купэ въ корридоръ и сталъ бродить смотря въ открытыя двери сосднихъ купэ на своихъ спутниковъ.
Въ одномъ изъ купэ халъ тотъ-же желтый англичанинъ въ клтчатой пар, который вчера утромъ пріхалъ вмст съ ними въ Софію спеціально для того, чтобы видть то мсто, гд былъ убитъ Стамбуловъ, сообщилъ объ немъ вчерашній спутникъ ихъ, болгарскій священникъ. Онъ былъ въ купэ одинъ, не спалъ и, при свт свчки, вставленной въ дорожный подсвчникъ, разсматривалъ какія-то фотографіи, которыя вынималъ изъ спеціально для фотографій имвшаго у него футляра. Фотографій этихъ на скамейк было разложено множество. Тутъ-же на скамейкахъ лежали его желтый футляръ на ремн съ сигарами, футляръ съ фотографическимъ аппаратомъ и футляръ съ громаднымъ биноклемъ. Въ слдующемъ купэ хали два турка въ европейской одежд и въ красныхъ фескахъ съ черными кистями и самымъ отчаяннымъ образомъ рзались другъ съ другомъ въ карты. На столик у окна лежали грудки мелкаго серебра. Два слдующіе купэ были закрыты и Николай Ивановичъ остался въ неизвстности, есть-ли въ нихъ пассажиры.
Поздъ опять остановился на станціи.
— Гарманли! Гарманли! закричали кондукторы.
Это была послдняя пограничная болгарская станція. На станціонномъ дом была надпись: «Митница». На платформ стояли люди въ военныхъ фуражкахъ русскаго офицерскаго образца съ красными и зелеными околышками и между ними два, три человка въ фескахъ.
«Неужели турецкая граница? Неужели таможенный осмотръ багажа? Будить или не будить жену?» спрашивалъ самъ себя Николай Ивановичъ, но передъ нимъ уже стоялъ офицеръ въ форм, очень похожей на русскую, и на чистйшемъ русскомъ язык говорилъ:
— Паспортъ вашъ для просмотра позвольте…
— И багажъ здсь осматривать будутъ? спросилъ Николай Ивановичъ, вынимая паспортъ.
— Багажъ на слдующей, на турецкой станціи смотрть будутъ, отвчалъ офицеръ, просматривая паспортъ.
— Русскій, русскій, изъ Россіи, кивалъ ему Николай Ивановичъ.
— Вижу-съ. И даже раньше зналъ, что у васъ русскій паспортъ, иначе-бы къ вамъ по-русски не обратился, далъ отвтъ офицеръ.
— Но отчего вы догадались?
— Наметался! Ваша барашковая скуфейка у васъ русская, сорочка съ косымъ русскимъ воротомъ — съ меня довольно.
Офицеръ записалъ паспортъ въ свою записную книжку и возвратилъ его.
Все это происходило въ корридор вагона и Глафира Семеновна не слыхала этого разговора, продолжая спать сномъ младенца.
На станцій Гарманли стояли довольно долго и наконецъ тихо тронулись въ путь, подвигаясь къ турецкой границ.
Вотъ и турецкая станція Мустафа Паша. Поздъ, какъ тихо шелъ, такъ тихо-же и остановился у платформы. Надъ входомъ въ станціонный домъ отоманскій гербъ изъ рога луны съ надписью турецкой вязью, направо и налво отъ входа двое часовъ на стн — съ турецкимъ счисленіемъ и съ европейскимъ. На платформ мелькали фески при форменныхъ сюртукахъ съ красными и зелеными петлицами. Желзнодорожная прислуга и носильщики въ синихъ турецкихъ курткахъ, широкихъ шароварахъ и цвтныхъ поясахъ. У носильщиковъ фески вокругъ головы по лбу обвязаны бумажными платками, образуя что-то въ род чалмы. Почти у всхъ фонари въ рукахъ.
«Надо разбудить Глашу. Сейчасъ будутъ наши вещи смотрть», ршилъ Николай Ивановичъ и только что хотлъ направиться въ купэ, какъ въ корридоръ уже вошла цлая толпа фесокъ съ фонарями. Ими предводительствовалъ красивый молодой турокъ въ сине-сромъ пальто-съ зелеными жгутами на плечахъ и обратясь къ Николаю Ивановичу, заговорилъ по-французски.
— Вашъ багажъ, монсье… Ваши сакъ-вояжи позвольте посмотрть, пожалуйста…
— Вотъ они… распахнулъ дверь въ купэ Николай Ивановичъ и сталъ будить жену: — Глаша! Таможня… Проснись пожалуйста…
— Это ваша мадамъ? спросилъ по-французски таможенный чиновникъ съ зелеными жгутами, кивая на Глафиру Семеновну. — Не будите ее, не надо. Мы и такъ обойдемся, прибавилъ онъ и сталъ налплять на лежавшія на скамейкахъ вещи таможенные ярлыки, но Глафира Семеновна уже проснулась, открыла глаза, быстро вскочила со скамейки и, видя человкъ пять въ фескахъ и съ фонарями, испуганно закричала:
— Что это? Разбойники? О, Господи! Николай Ивановичъ! Гд ты?
— Здсь! Здсь я! откликнулся Николай Ивавичъ, протискиваясь сквозь толпу. — Успокойся, душечка, это не разбойники, а таможенные! Тутъ таможня турецкая.
Но съ Глафирой Семеновной сдлалась уже истерика. Плача навзрыдъ, она прижалась къ углу купэ и, держа руки на груди, по-русски умоляла окружающихъ ее:
— Возьмите все, все, что у насъ есть, но только, Бога ради, не уводите насъ въ плнъ!
Таможенный чиновникъ растерялся и не зналъ, что длать.
— Мадамъ… Мадамъ… Бога ради, успокойтесь!.. Простите, что мы васъ напугали, но вдь нельзя-же было иначе… Мы обязаны… бормоталъ онъ по-французски.
— Глаша! Глаша! Приди въ себя, матушка! Это не разбойники, а благородные турки, кричалъ въ свою очередь Николай Ивановичъ, но тщетно.
Услыхавъ французскую рчь, Глафира Семеновна и сама обратилась къ чиновнику по-французски:
— Мосье ле бриганъ! Прене тусъ, тусъ… Вуаля!
Она схватила дорожную сумку мужа, лежавшую на скамейк, гд были деньги, и совала ее въ руки чиновника. Тотъ не бралъ и смущенно пятился изъ вагона.
— Глаша! Сумасшедшая! Да что ты длаешь! Говорятъ теб, что это чиновники, а не разбойники! — закричалъ Николай Ивановичъ благимъ матомъ и вырвалъ свою сумку изъ рукъ жены.
Чиновникъ сунулъ ему въ руку нсколько таможенныхъ ярлычковъ, пробормоталъ по французски: «налпите потомъ сами», и быстро вышелъ съ своей свитой изъ купэ.