В гостях у турок
Шрифт:
— Ахъ, любезность! не утерпла и воскликнула Глафира Семеновна. — Что-же это только русскимъ такой почетъ въ Турціи? спросила она проводника.
— Всмъ, мадамъ. Учтиве турецкой таможни въ цломъ мір нтъ, но надо только бакшишъ дать, сказалъ проводникъ и тотчасъ-же сунулъ чиновнику въ руку, пояснивъ:- Десять піастровъ даю. Вотъ и все.
Сундукъ запертъ. Глазастый оборванецъ-носильщикъ, рослый и массивный, какъ слонъ, въ феск, повязанной тряпицей, взвалилъ на плечо увсистый сундукъ, какъ перышко, и потащилъ его къ выходу.
Подошелъ еще носильщикъ и кланялся, прикладывая ладонь къ феск.
— Этому піастръ за то, что принесъ изъ вагона сундукъ, проговорилъ проводникъ, суя въ руку носильщика монету. — Здсь ужъ такъ принято, что одинъ въ таможню приноситъ, а другой изъ таможни уноситъ. Вотъ и этому солдату надо дать, что цпь у входа держалъ, прибавилъ онъ и тутъ же сунулъ и солдату что-то въ руку. — А вотъ этому старому дяденьк за то дать надо, что онъ
Стоялъ маленькій, тщедушный старикъ съ таможенной бляхой. Проводникъ и ему сунулъ въ руку.
— Одному за то, что билетъ налпилъ, а другому за то, что стоялъ при этомъ и смотрлъ. Здсь Турція, здсь своего обычай, объяснялъ онъ. — Но все-таки, вамъ здсь обойдется дешевле, чмъ на русскаго желзнаго дорога. Пожалуйте садиться въ экипажъ!
— А паспортъ нашъ? спросилъ Николай Ивановичъ.
— Паспортъ получимъ изъ русскаго консульства. Я схожу за нимъ и доставлю его вамъ.
— А нашъ ручной багажъ? Наши подушки? воскликнула Глафира Семеновна.
— Пожалуйте садиться въ экипажъ. Ваши вещи у экипажа.
Супруги Ивановы въ сопровожденіи проводника вышли на подъздъ станціи. На подъзд толпились швейцары изъ констастинопольскихъ гостинницъ въ фуражкахъ съ названіями фирмъ, и на всхъ европейскихъ языкахъ зазывали съ себ въ гостинницы немногочисленныхъ пассажировъ, пріхавшихъ съ поздомъ. Къ подъзду былъ уже поданъ экипажъ для супруговъ Ивановыхъ — прекрасная парная коляска съ кучеромъ въ феск и приличномъ пальто на козлахъ. Въ коляск былъ размщенъ ихъ ручной багажъ и подушки и ее окружало человкъ пять носильщиковъ. На козлахъ около кучера высился сундукъ. Супруги услись. Протянулись со всхъ сторонъ руки носильщиковъ. Проводникъ началъ одлять ихъ мелочью и говорилъ по-русски:
— Теб піастръ, теб піастръ. Вотъ и ты получай. Ну, всмъ теперь.
Онъ вскочилъ на козлы, ухитрился какъ-то ссть между кучеромъ и сундукомъ, и экипажъ помчался, напутствуемый гортанными звуками носильщиковъ, изъявляющими свою благодарность супругамъ Ивановымъ.
XLVI
Даже духъ захватило и въ головахъ закружилось у Николая Ивановича и Глафиры Семеновны отъ той пестрой толпы, которая кишла на улицахъ, по которымъ они хали отъ станціи. Европейскіе костюмы смшивались съ азіатскими, элегантные фаэтоны внской работы двигались рядомъ съ тяжелыми турецкими двухколесными арбами. Въ толп виднлись европейскія дамы, одтыя по послдней парижской мод, и турецкія женщины, съ ногъ до головы облаченныя въ какіе-то неуклюжіе цвтные мшки, безъ таліи, составляющіе и юбку, и корсажъ, и головной уборъ, изъ-подъ котораго выглядывали только глаза и брови. Мелькали мужскія пальто англійскаго покроя и турецкія синія куртки, шляпа-цилиндръ и чалма, халатъ магометанскаго духовнаго лица и черная ряса и камилавка греческаго или армянскаго священника, европейскій военный мундиръ, шляпа католическаго монаха и фески, фески безъ конца — красныя фески съ черными кистями турокъ-франтовъ, молодцовато опрокинутыя на затылокъ, и побурвшія отъ времени фески носильщиковъ и рабочихъ, повязанныя по лбу блымъ полотенцемъ или пестрымъ бумажнымъ платкомъ. И среди этой разнохарактерной толпы людей — знаменитыя константинопольскія собаки, грязныя, ободранныя, попадающія на каждомъ шагу и парами, и одиночками, и цлыми сворами. Он бжали, лежали у стнъ домовъ, стояли около открытыхъ дверей лавокъ, продающихъ състное. Еслибы не полчища собакъ, вся эта движущаяся пестрая толпа походила-бы на какой-то громадный маскарадъ. Длать такое сравненіе заставляла и декораціонная обстановка, представляющаяся для европейца чмъ-то театральнымъ. Константинополь стоитъ на высокихъ холмистыхъ берегахъ, спускающихся къ заливу Золотой Рогъ и къ Босфору, и съ желзнодорожной площади, когда супруги Ивановы отъхали отъ станціи, открылся великолпный видъ высящихся величественно мечетей съ какъ-бы приплюснутыми куполами и цлаго лса высокихъ минаретовъ, упирающихся въ небо. Когда-же съ площади въхали они въ узкія улицы, ведущія съ Золотому Рогу, мечети и минареты хотя и исчезли съ горизонта, но направо и налво замелькали маленькіе ветхіе каменные турецкіе дома съ облупившейся штукатуркой, съ окнами безъ симметріи, съ лавками ремесленниковъ и торговцевъ състнымъ, что также имло какой-то декораціонный театральный видъ, ибо на порогахъ этихъ лавокъ ремесленники на глазахъ у проходящихъ и прозжающихъ занимались своими ремеслами, а торговцы варили и жарили. По этимъ узенькимъ улицамъ народъ въ безпорядк двигался не только по тротуарамъ, но и по мостовой, однако это не мшало экипажамъ нестись во всю прыть. Изъ-подъ дышла лошадей, на которыхъ хали Николай Ивановичъ и Глафира Семеновна, то и дло выскакивали фески и съ ругательствомъ грозили имъ и кучеру кулаками, то и дло взвизгивали собаки, задтыя колесами, но кучеръ продолжалъ гнать лошадей, лавировалъ между вьючными ослами, ковыляющими по мостовой, между носильщиками, тащущими на спинахъ ящики и тюки поражающей величины. Улицы шли извилинами, поминутно перекрещивались, приходилось то и дло сворачивать
— Всегда такое многолюдіе бываетъ у васъ на улицахъ?
Проводникъ обернулся и отвчалъ:
— Здсь въ Стамбул почти что всегда… Мы теперь демъ по Стамбулу, по турецкой части города. Но сегодня все-таки праздникъ, пятница — селамликъ, турецкаго воскресенье, пояснилъ онъ. — Каждаго пятницу нашъ султанъ детъ въ мечеть Гамидіе и показывается народу. И вотъ весь этотъ народъ поднялся съ ранняго утра и спшитъ посмотрть на султана. Бываетъ большой парадъ. Вс войска становятся шпалерами по улицамъ. Вся султанская гвардія будетъ въ сбор. Музыка… всякаго мусульманскаго попы… придворные шамбеляны… генералъ адьютанты… министры… Великій визирь… Все, все будетъ тамъ. Принцы… Султанскихъ женъ привезутъ въ каретахъ. Вамъ, господинъ, и вашей супруг непремнно надо быть на церемоніи. Вс именитаго путешественники, прізжающіе къ намъ въ Константинополь, бываютъ на селамлик.
Слово «именитые» пріятно пощекотало Николая Ивановича.
— Что-жъ, я пожалуй… произнесъ онъ. — Глаша, хочешь? спросилъ онъ жену.
— Еще-бы… Но вдь, поди, сквозь толпу не продерешься и ничего не увидишь, дала та отвтъ,
— О, мадамъ, не безпокойтесь! воскликнулъ проводникъ. — На вашъ паспортъ я возьму для васъ билетъ изъ русскаго консульства и съ этаго билетомъ вы будете смотрть на церемонію изъ оконъ придворнаго дома, который находится какъ разъ противъ мечети Гамидіе, куда прідетъ султанъ.
— А въ которомъ часу будетъ происходить эта церемонія? — спросилъ Николай Ивановичъ.
— Часу во второмъ дня. Но туда надо все-таки пріхать не позже одиннадцати часовъ, потому какъ только войска разставятся шпалерами…
— Такъ какъ-же намъ?.. Вдь ужъ теперь…
— О, успемъ! Теперь еще нтъ и девяти часовъ. Скажите только Адольфу Нюренбергу, чтобы былъ добытъ билетъ, не пожалйте двадцатифранковаго золотаго, и вы будете видть церемонію также хорошо, какъ вы теперь меня видите. Но позвольте отрекомендоваться… Адольфъ Нюренбергъ — это я, проговорилъ съ козелъ проводникъ — По-русски я зовусь Афанасій Ивановичъ, а по-нмецки Адольфъ Нюренбергъ. Такъ вотъ только прикажите Адольфу Нюренбергу — и билетъ будетъ. Наполеондоръ будетъ стоить экипажъ, ну и еще кое-какіе расходы піастровъ на пятьдесятъ-шестьдесятъ при полученіи билета. Нужно дать бакшишъ кавасамъ, швейцару… Сейчасъ я васъ привезу въ гостинницу, вы умоетесь, переоднетесь, возьмете маленькаго завтракъ, а я поду добывать билетъ. Вотъ на извощика тоже мн надо. Нужно торопиться. Пшкомъ не успю. Весь расходъ для васъ будетъ въ два полуимперіала. Адольфъ Нюренбергъ честный человкъ и лишняго съ васъ ничего не возьметъ. Мое правило есть такого: беречь каждаго піастръ моихъ кліентовъ. Желаете видть церемонію саламлика? Парадъ помпезный!
— Да подемъ, Глафира Семеновна… сказалъ Николай Ивановичъ жен.
— Подемъ, подемъ, Пожалуйста выхлопочите билетъ, Афанасій Ивановичъ, кивнула Глафира Семеновна проводнику.
XLVII
Но вотъ миновали узкія улицы Стамбула, выхали на набережную Золотого Рога, и показался плашкоутный мостъ черезъ заливъ. Открылся великолпный видъ на Галату и Перу — европейскія части города. Террасами стояли дома всевозможныхъ архитектуръ, перемшанные съ зеленью кипарисовъ, на голубомъ неб вырисовывались узкіе минареты мечетей, высилась старинная круглая башня Галаты. Вправо, на самомъ берегу Босфора, какъ-бы изъ блыхъ кружевъ сотканный, смотрлся въ воду красавецъ султанскій дворецъ Долма-Бахче. Проводникъ Адольфъ Нюренбергъ, какъ ни трудно было ему сидть на козлахъ между кучеромъ и сундукомъ, то и дло оборачивался къ супругамъ Ивановымъ и, указывая на красующіяся на противоположномъ берегу зданія, назвалъ ихъ.
— А вотъ это, что отъ Долма-Бахче по берегу ближе къ заливу стоятъ: мечеть Валиде, Сали Базаръ, гд рыбаки рыбу продаютъ, мечеть Махмуда, мечеть Кильджъ-Али-Паша, агентства пароходныхъ обществъ, карантинъ и таможня, говорилъ онъ.
— Какъ? Мы еще должны попасть въ карантинъ и въ таможню? — испуганно спросила Глафира Семеновна.
— Нтъ, нтъ, что вы, мадамъ! Успокойтесь. Карантинъ только во время холеры для прізжающихъ съ моря. Вещи ваши также осмотрны и никакой таможни для васъ больше не будетъ. О, на турецкаго таможню только слава! А если знать, какъ въ ней обойтись, то снисходительне турецкаго таможни нтъ въ цломъ мір, и господа корреспонденты напрасно бранятъ ее въ газетахъ, когда пишутъ своего путешествія.