В гостях у турок

Лейкин Николай Александрович

— Могла-бы съ мужемъ.

— Псъ… произнесъ на козлахъ проводникъ и отрицательно потрясъ рукой. — Никакаго турокъ, даже самый простой, никуда со своя жена не ходитъ и не здитъ.

— Отчего-же? Взялъ-бы подъ руку, какъ у насъ, и пошелъ.

— Какая ты, душечка, странная, возразилъ супруг Николай Ивановичъ. — Какъ турку взять жену подъ ручку и идти съ ней гулять, если у него ихъ пять, шесть штукъ. Вдь рукъ-то всего дв. Возьметъ съ собой пару — сейчасъ остальныя обидятся. Ревность… Да и дв-то если взять съ собой, одну подъ одну руку, другую подъ другую,

то и тутъ по дорог можетъ быть драка изъ ревности.

— Позвольте, позвольте, господинъ, перебилъ Николая Ивановича проводникъ. — Прежде всего, теперь въ Константинонол очень мало турокъ, у кого и дв-то жены есть. Все больше по одной.

— Какъ? Отчего?

— Дорого содержать. Да и моды нтъ.

— А гаремы? Вдь у турокъ гаремы и въ нихъ, говорятъ, по тридцати, сорока женъ.

— На весь Константинополь теперь и десяти гаремовъ нтъ. То есть гаремы есть, потому турецкаго дамы не должны въ мужскаго комната жить, а живутъ въ женскаго половина, что называется гаремъ, но въ этого гаремъ у самаго стараго и богатаго турка дв, три жены и женская прислуга, а у молодой турокъ почти всегда одна жена.

— Это для меня новость, проговорила Глафира Семеновна удивленно. — Но отчего-же у стараго больше чмъ у молодаго? Вотъ что странно.

— О, тутъ совсмъ другого разговоръ! Старые турки живутъ на старомоднаго фасонъ, а молодаго турки по новой мода.

— Такъ, такъ… Это значитъ, одни по цивилизаціи, а другіе безъ цивилизаціи, сказалъ Николай Ивановичъ.

— Вотъ, вотъ… Одни на европейскій манеръ, а другіе… Но все-таки, кто и на европейскій манеръ, всегда есть шуры-муры съ прислугой. Вдь всегда есть хорошенькаго молоденькаго прислуга, пояснилъ проводникъ.

— Понимаю, понимаю, проговорилъ Николай Ивановичъ.

— Но отчего-же молодые турки, у которыхъ по одной жен, не могутъ гулять съ ней по городу подъ руку? допытывалась у проводника Глафира Семеновна.

— Законъ не позволяетъ. Боятся своего турецкаго поповъ.

— Да вдь сами-же вы сейчасъ сказали, что они цивилизованные, такъ что имъ попы!

— О, можетъ выдти большаго непріятность!

— Бдныя турецкія дамы. Ну, понятное дло, он отъ скуки и красятся, произнесла Глафира Семеновна. — Да, да… Вотъ еще дама въ карет прохала и съ нею двочка и мальчикъ въ феск. Тоже страшно наштукатурена.

— Армянскаго дамы, греческаго дамы, еврейскаго — т не красятся, у тхъ нтъ этого мода, разсказывалъ проводникъ. — То есть такъ разнаго косметическаго товаръ он на себя кладутъ, но немножко — и безъ мода. Вотъ одного моего знакомаго дама, мадамъ Лиліенбертъ идетъ, указалъ онъ на черноокую молодую еврейку въ шляп съ цлой клумбой цвтовъ. Она безъ штукатурки. Мужъ ея банкиръ и продаетъ стариннаго турецкія вещи.

Въ конц моста сдлалось еще многолюдне. Было ужъ даже тсно. Экипажъ халъ шагомъ. Кучеръ то и дло кричалъ и осаживалъ лошадей, чтобы не раздавить прохожихъ. Между прочимъ, двигалась цлая толпа халатниковъ человкъ въ пятьдесятъ, въ блыхъ чалмахъ съ зеленой прослойкой и съ четками въ рукахъ.

— Это все духовнаго попы и дьячки изъ провинціи. Они

идутъ съ мечети Гамидіе, чтобы видть султана и занять лучшія мста, пояснилъ проводникъ. — Да и вся эта публика идетъ туда-же, на Селамликъ, смотрть на церемонію.

— Стало быть, толпа эта не обычная? спросилъ Николай Ивановичъ.

— На мостахъ всегда бываетъ очень тсно, но сегодня Селамликъ, а потому еще тсне. Вс спшатъ, чтобы придти пораньше и занять хорошаго мста.

— Батюшки! Что это? Католическіе монахи… указала Глафира Семеновна мужу на двухъ капуциновъ въ коричневыхъ рясахъ и съ непокрытыми головами. — Точь, точь, какъ въ Рим. Послушайте, разв здсь позволяется имъ ходить въ своемъ наряд? обратилась она къ проводнику.

— Въ Константинопол, мадамъ, каждый человкъ, каждый попъ можетъ ходить въ своего собственнаго одежд и ни одинъ турокъ надъ нимъ не будетъ смяться. Вотъ это самаго лушаго обычай у турокъ. Ни въ Париж, ни въ Берлин, ни въ Вн вы этого не увидите. Тамъ сейчасъ мальчишки сзади побгутъ и начнутъ дергать за одежду, свистать, смяться, пальцами указывать, а здсь у турецкій народъ этого нтъ. Вонъ, видите, армянскаго священникъ въ своего колпакъ идетъ и никто на него вниманія не обращаетъ.

— Врно, врно. Мы были въ Париж и видли, подхватилъ Николай Ивановичъ. — Я пріхалъ туда въ феврал третьяго года въ барашковой скуфейк и на мою шапку мальчишки на улиц пальцемъ указывали и кричали: «персъ! персъ!» А здсь это удивительно.

— Да, нигд за границей духовенство въ своемъ поповскомъ плать не ходитъ, прибавила Глафира Семеновна.

— А здсь, у турокъ, каждый чужой человкъ какъ хочешь молись, какую хочешь церковь или синагогу строй и никому дла нтъ, продолжалъ разсказывать проводникъ. — Тутъ и греческаго ортодоксъ церкви есть, есть и армянскаго церкви, есть католическаго, протестантскаго, еврейскаго синагоги, караимскаго, синагоги, церкви отъ вашихъ раскольники, церкви англійскаго вры. Какой хочешь церкви строй, какой хочешь попъ прізжай, въ своей одежд гуляй — и никому дла нтъ.

И точно, въ конц моста показались католическія монахини съ своихъ блыхъ головныхъ уборахъ, съ крестами на груди. Он вели двочекъ, одтыхъ въ коричневыхъ платьяхъ, очевидно воспитанницъ какого-нибудь католическаго пріюта или училища. Увидали супруги и греческаго монаха въ черномъ клобук и съ наперснымъ крестомъ на ше. Съ нимъ шелъ служка въ скуфь и подрясник. Еще подальше шелъ католическій монахъ въ черномъ и въ длинной черной шляп доской. Видли они монаха и въ бломъ одяніи съ четками на рук.

— Удивительно, здсь свобода духовенству! воскликнула Глафира Семеновна.

Экипажъ сталъ съзжать съ моста. Его окружили три косматыя цыганки въ пестрыхъ лохмотьяхъ, съ грудными ребятами, привязанными за спинами, протягивали руки и кричали:

— Бакшишъ, эфенди, бакшишъ!

Одна изъ цыганокъ вскочила даже на подножку коляски.

— Прочь! Прочь! махнулъ ей рукой Николай Ивановичъ.

Дабы отвязаться отъ нихъ, проводникъ кинулъ имъ на доски моста мдную монету. Цыганки бросились поднимать монету.