В гостях у турок
Шрифт:
Экипажъ въхалъ на берегъ Галаты.
XLIX
— Вотъ ужъ здсь европейская часть города начинается, сказалъ проводникъ Нюренбергъ, когда экипажъ свернулъ на набережную. — Галата и Пера — это маленькаго Парижъ съ хорошаго кускомъ Вны. Въ гостинницу, въ магазинъ, въ контору или въ ресторанъ и въ кафе войдете — везд по-французски или по-нмецки разговариваютъ. Но большаго часть — по-французски. Тутъ есть даже извощиковъ, которые по-французски понимаютъ, лодочники и т будутъ понимать, если что нибудь скажете по-французски. Совсмъ турецкаго Парижъ.
—
— Отъ лодочниковъ есть такого люди, что и русскаго языка понимаютъ. Галата и Пера — весь Европа. Тутъ на всякаго языкъ разговариваютъ. Тутъ и англичанскій народъ, тутъ итальянскаго, тутъ и ишпанскаго, и датскаго, и голандскаго, и шведскаго, греческаго, армянскаго, арабскаго. Всякаго языкъ есть.
Отъ самаго моста шла конно-желзная дорога съ вагонами въ одинъ ярусъ, но въ дв лошади, такъ какъ путь ея лежалъ въ гору. Вагоны были биткомъ набиты, и разношерстная публика стояла не только на тормазахъ, но даже и на ступеньк, ведущей къ тормазу, цпляясь за что попало. Кондукторъ безостановочно трубилъ въ мдный рожокъ.
— Смотри, арапъ, указала Глафира Семеновна мужу на негра въ феск, выглядывающаго съ тормаза и скалившаго блые, какъ слоновая кость, зубы.
— О, здсь много этого чернаго народъ! откликнулся проводникъ. — У нашего падишахъ есть даже цлаго батальонъ чернаго солдатовъ. Чернаго горничныя и кухарки… и няньки также много. Самаго лучшаго нянька считается черная. Да вонъ дв идутъ, указалъ онъ.
И точно, по тротуару, съ корзинками, набитыми провизіей, шли дв негритянки, одтыя въ розовыя, изъ мебельнаго ситца, платья съ кофточками и въ пестрыхъ ситцевыхъ платкахъ на головахъ, по костюму очень смахивающія на нашихъ петербургскихъ бабъ-капорокъ съ огородовъ.
Къ довершенью пестроты, по тротуару шелъ, важно выступая, босой арабъ, весь закутанный въ блую матерію, съ блымъ тюрбаномъ на голов и въ мдныхъ большихъ серьгахъ.
Дома на набережной Галаты были грязные, съ облупившейся штукатуркой и сплошь завшанные вывсками разныхъ конторъ и агенствъ, испещренными турецкими и латинскими надписями. Кой-гд попадались и греческія надписи. Глафира Семеновна начала читать фамиліи владльцевъ конторъ и черезъ вывску начали попадаться Розенберги, Лиліентали, Блуменфельды и иные берги, тали и фельды.
— Должно быть все жиды, сказалъ Николай Ивановичъ и крикнулъ проводнику: — А евреевъ здсь много?
— О, больше, чмъ въ россійскаго город Бердичевъ! отвчалъ тотъ со смхомъ.
— А вы сами еврей?
— Я? замялся Нюренбергъ. — Я американскаго подданный. Мой папенька былъ еврей, моя маменька была еврейка. а я свободнаго гражданинъ Сверо-Американскаго Штаты.
— А я думалъ — русскій еврей. Но отчего-же вы говорите по-русски?
— Я родился въ Россіи, въ Польш, жилъ съ своего папенька въ Копенгагенъ, похалъ съ датскаго посольства въ Петербургъ, потомъ перешелъ въ Шведскаго консульство въ Америку. Попалъ изъ Америки въ Одессу и вотъ теперь въ Константинопол. Я и въ Каиръ изъ Египт былъ.
— А вры-то вы какой? Мусульманской?
— Нтъ. Что вра! Въ Америк не надо никакой вра!
— А зачмъ-же вы турецкую феску носите, если вы не магометанинъ?
— Тутъ въ Константинопол, эфендимъ, кто въ феск, тому почета больше, а я на турецкаго язык говорю хорошо.
Экипажъ
— Грандъ Рю де Пера, сказалъ съ козелъ проводникъ. — Самаго главнаго улица Пера въ европейскаго часть города.
— Какъ? главная улица и такая узенькая! воскликнула Глафира Семеновна.
— Турки, мадамъ, не любятъ широкаго улицы. У нихъ мечети широкія, а улицы совсмъ узенькія. Да лтомъ, когда бываютъ жары, узенькаго улицы и лучше, он спасаютъ отъ жаркаго солнца.
— Но вдь сами-же вы говорите, что это европейская часть города, стало быть улица сдлана европейцами.
— А европейскаго люди здсь все-таки въ гостяхъ у турокъ, они продаютъ туркамъ моднаго товары и хотятъ сдлать туркамъ пріятнаго. Да для модный товаръ и лучше узенькая улица — на улиц цвтъ товара не линяетъ. Опять-же, мадамъ, когда въ магазин потемне, и залежалаго матерію продать легче.
— А здсь разв надуваютъ въ магазинахъ? Тутъ вдь все европейцы.
Проводникъ пожалъ на козлахъ плечами и произнесъ:
— Купцы — люди торговые. Что вы хотите, мадамъ! Везд одного и тоже.
— А турки какъ? Тоже надуваютъ?
— Турки самаго честнаго купцы. Они не умютъ надувать.
— То есть, какъ это: не умютъ? спросилъ Николай Ивановичъ.
— Увряю васъ, ваше благородіе, не умютъ. Турокъ запрашивать цну любятъ, за все онъ спрашиваетъ вдвое и съ нимъ всегда нужно торговаться и давать только третьяго часть, а потомъ прибавлять понемножку, но плохаго товаръ вмсто хорошаго онъ и въ самаго темнаго лавка не подсунетъ. Турокъ самаго честнаго купецъ! Это вся европейскаго здшняго колонія знаетъ. Вотъ армянинъ, грекъ — ну, тутъ ужъ какого хочешь будь покупатель съ вострыми глазами — наврное надуетъ. Товаромъ надуетъ, сдачей надуетъ.
— А мясники тутъ турки или европейцы? спросила Глафира Семеновна, увидавъ рядомъ съ моднымъ магазиномъ съ выставленными на окнахъ за зеркальными стеклами женскими шляпками, мясную лавку съ вывшенной на дверяхъ великолпной блой тушей баранины.
— Мясники, хлбники, рыбаки — везд больше турки, отвчалъ проводникъ. — Турки… А для еврейскаго народа — евреи.
— Но какъ здсь странно… продолжала Глафира Семеновна, смотря по сторонамъ на магазины и лавки. — Магазинъ съ дамскими нарядами за зеркальными стеклами, шелкъ, дорогія матеріи — и сейчасъ же бокъ-о-бокъ мясная лавка.
— Дальше по улиц, такъ еще больше все перемшается, мадамъ. Такого у турокъ обычай. А вотъ потомъ на базар въ Стамбул и не то еще увидите! Тамъ и головы брютъ, и шашлыкъ жарятъ, и шелковыя ленты и фаты продаютъ — все вмст.
— Да и здсь ужъ все перемшалось, сказала Глафира Семеновна.
И точно, роскошный французскій магазинъ чередовался съ убогой мняльной лавчонкой, по другую сторону магазина была мясная лавка, дале шло помщеніе шикарнаго кафе — и сейчасъ-же рядомъ съ кафе турецкая хлбопекарня, продающая также и вареную фасоль съ кукурузой, а тамъ опять модистка съ выставленными на окнахъ шляпками и накидками.