В гостях у турок
Шрифт:
Экипажъ остановился около подъзда мрачнаго многоэтажнаго дома. На зеркальныхъ стеклахъ входныхъ дверей была надпись: «H^otel Per`a Palace».
— Пріхали въ гостинницу? спросилъ Николай Ивановичъ.
— Пріхали, эфенди, отвчалъ проводникъ, соскакивая съ козелъ.
L
Изъ подъзда выскочилъ рослый дтина, одтый въ черногорскій костюмъ, и сталъ помогать выходить изъ коляски прізжимъ, бормоча что-то по-турецки Адольфу Нюренбергу. Тотъ тоже вытаскивалъ изъ экипажа подушки, сакъ-вояжи,
— Бакшишъ, эфендимъ! — крикнулъ имъ вслдъ съ козелъ кучеръ.
Проводникъ махнулъ ему рукой и сказалъ Николаю Ивановичу:
— Ничего не давайте, Я дамъ, сколько нужно, и потомъ вы получите самаго настоящаго счетъ.
Въ роскошныхъ сняхъ гостинницы, съ колоннами и мозаичнымъ поломъ, подскочили къ супругамъ два безукоризненно одтыхъ фрачника, въ воротничкахъ, упирающихся въ подбородокъ, и причесанные а ли капуль, одинъ съ бородкой Генриха IV, другой въ бакенбардахъ въ вид рыбьихъ плавательныхъ перьевъ, и спросили: одинъ по-французски, другой по-нмецки, въ какомъ этаж супруги желаютъ имть комнату.
— Пожалуйста, только не высоко, — отвчала Глафира Семеновна.
— У насъ, мадамъ, великолпный асансеръ… — пояснилъ по-французски бакенбардистъ и пригласилъ супруговъ къ подъемной машин, у которой уже мальчикъ въ турецкой куртк и феск распахнулъ двери.
Прежде чмъ войти въ комнату подъемной машины, супруги осмотрлись но сторонамъ. Въ сняхъ было нсколько лпныхъ дверей съ позолотой и на матовыхъ стеклахъ ихъ значились надписи, гласящія по-французски: «столовая, кафе, кабинетъ для чтенія, куаферъ, бюро».
— Сдерутъ въ такой гостинниц. Охъ, какъ сдерутъ! Чувствую, что обдерутъ, какъ липку, — проговорилъ Николай Ивановичъ, влзая въ подъемную машину.
— Ну, что-жъ… Зато ужъ хорошо будетъ и лошадинымъ бифштексомъ не накормятъ, — отвчала Глафира Семеновна, усаживаясь на скамейку.
Торжественно всталъ передъ ними въ машин бакенбардистъ, досталъ для чего-то изъ кармана аспидныя таблетки, раскрылъ ихъ и вынулъ изъ-за уха карандашъ. Турченокъ въ феск заперъ дверь, нажалъ кнопку, раздался легкій свистокъ и машина начала подниматься.
Во второмъ этаж машина остановилась. Опять свистокъ. Бакенбардистъ выскочилъ на площадку корридора и пригласилъ выдти супруговъ. На встрчу имъ вышелъ еще фрачникъ, уже гладко выбритый, еще боле чопорный и ужъ съ такими высокими воротничками, упирающимися въ подбородокъ, что голова его окончательно не вертлась. За нимъ виднлась горничная въ бломъ чепц пирамидой, черномъ плать на подъем и передник съ кармашками, унизанномъ прошивками и кружевцами. Горничная совсмъ напоминала опереточную прислугу, какая, обыкновенно, бываетъ на сцен около декораціи, изображающей таверну, подаетъ жестяныя кружки горланящему мужскому хору и наливаетъ въ нихъ изъ бутафорскихъ деревянныхъ бутылокъ вино. Для довершенія сходства, у нея были даже подведены глаза.
— Сдерутъ. Семь шкуръ сдерутъ. Чувствую, — опять проговорилъ жен Николай Ивановичъ, выходя изъ подъемной машины. — По лицу
— Ну, что тутъ… — отвчала жена. — Зато чисто, опрятно. А то ужъ я очень боялась, что мы попадемъ въ Константинопол въ какое-нибудь турецкое гнздо, гд и къ кофею-то подадутъ кобылье молоко.
— Вотъ комната о двухъ кроватяхъ, — произнесъ по-французски, распахнувъ двери номера, первый фрачникъ. — Вчера изъ нея выхалъ русскій шамбеленъ, — прибавилъ онъ. — Oh, une grande personne!
Комната была большая, въ три окна, прекрасно меблированная.
— А комбьянъ? — спросилъ о цн Николай Ивановичъ.
Фрачникъ въ бакенбардахъ посчиталъ что-то карандашемъ на таблеткахъ и отвчалъ:
— При двухъ кроватяхъ, эта комната будетъ вамъ стоить шестьдесятъ два піастра въ день.
Николай Ивановичъ взглянулъ вопросительно на жену и сказалъ по-русски:
— Шестьдесятъ два піастра… Разбери, сколько это на наши деньги! Вишь, какой туманъ подпускаетъ. Надо, впрочемъ, поторговаться. Нашъ еврейчикъ давеча говорилъ, что здсь въ Константипопол надо за все давать только половину. Ce шеръ, мосье… Прене половину. Ли муатье… — обратился онъ къ фрачнику.
— Команъ ли муатье? — удивился тотъ. — О, мосье, ну законъ прификсъ.
— Ну, карантъ: франкъ.
— Вы меня удивляете, монсье… продолжалъ фрачникъ по-французски и пожалъ плечами. — Разв нашъ торговый домъ (notre maison) позволитъ себ просить больше, чмъ назначено администраціей гостинницы!
— Надо дать, что спрашиваетъ. Онъ говоритъ, что у нихъ безъ запроса, сказала Глафира Семеновна.
— Безъ запроса! А еврейчикъ-то нашъ давеча что говорилъ? Дамъ ему пятьдесятъ. Ну, сянкантъ, мусью.
Фрачникъ съ бакенбардами въ вид плавательныхъ перьевъ сдлалъ строгое лицо, отрицательно потрясъ головой, сложилъ таблетки и убралъ ихъ въ карманъ, а карандашъ спряталъ за ухо, какъ-бы показывая, что окончательно прекращаетъ разговоры. Гладко бритый фрачникъ улыбался и перешептывался съ опереточной горничной.
— Ни копйки не хочетъ уступить, а еврейчикъ говорилъ, что въ Константинопол надо торговаться, повторилъ Николай Ивановичъ жен.
— Да вдь нашъ еврейчикъ говорилъ про турокъ, отвчала Глафира Семеновна, — а тутъ французы. — Бонъ… Ну рестонъ зиси… (Мы остаемся), обратилась она къ фрачнику съ бакенбардами и стала снимать съ себя верхнее платье.
Фрачникъ въ бакенбардахъ поклонился и вышелъ изъ комнаты. Опереточная горничная бросилась съ Глафир Семеновн помогать ей снимать пальто. Гладко-бритый фрачникъ принялъ отъ Николая Ивановича пальто и остановился у дверей въ ожиданіи приказаній.
— Вообрази, отъ нея пахнетъ духами, какъ изъ парфюмерной лавки, сказала мужу Глафира Семеновна про горничную, которая помогала ей снять калоши.
— Слышу, слышу, отвчалъ тотъ:- и чувствую, что за все это сдерутъ. И за духи сдерутъ, и за трехъ-этажный чепчикъ сдерутъ, и за передникъ. Что-жъ, надо чаю напиться и закусить что нибудь.