В гостях у турок

Лейкин Николай Александрович

— Здсь вс, мадамъ, пьютъ и дятъ. Надо и намъ, барыня-сударыня, выпить и закусить.

Глафира Семеновна промолчала и продолжала наблюдать. Группы публики, по большей части женщины съ ребятами и безъ ребятъ, виднлись повсюду. Он сидли и стояли въ самыхъ разнообразныхъ позахъ около памятниковъ. Слышался смхъ, веселые разговоры. Турчанки, дйствительно, въ большинств случаевъ, что-нибудь ли: или апельсины, или сласти изъ коробокъ, подсовывая ихъ подъ густыя вуали въ ротъ. Да и не особенно тщательно у всхъ женщинъ опущены были эти вуали. У нкоторыхъ

они были приподняты до носа и давали видть подбородокъ, губы и красивые зубки, кусающіе апельсинъ или засахаренный фруктъ. Были и такія, которыя совсмъ откинули вуаль и закрыли только ротъ и подбородокъ обычнымъ блымъ шелковымъ шарфомъ съ шеи. И здсь, на кладбищ, сновали разносчики съ състными припасами, фруктами и сластями, и здсь были кафеджи съ ручными телжками и предлагали кофе, выкрикивая по-турецки: «кагве».

— Однако, здсь-то ваши турецкія дамы не особенно вплотную прикрываютъ личики, — замтилъ Николай Ивановичъ Карапету.

— Да, да… Это врно. Здсь всегда бываетъ мало турокъ мужчинъ и потому турецкаго дамы не боятся, что они получатъ непріятность, — отвчалъ Карапетъ.

— А какая-же можетъ быть непріятность?

— А посмотритъ на открытаго лицо и скажетъ: «ахъ, ты дура, какъ ты смешь, мерзкаго женщина, безъ вуаль сидть?»

— Да какое-же онъ иметъ право? — проговорила Глафира Семеновна

— Турки всегда имютъ право надъ дамамъ. Это только нашего дамы имютъ право надъ нами. Да…

И Карапетъ многозначительно подмигнулъ Глафир Семеновн.

— А вы хотите, чтобы и вамъ волю дали надъ нами? — покосилась на него та. — Нтъ, — мы Европа, мы этого не допустимъ.

— Смотри, смотри. Вотъ одна и совсмъ сдернула съ себя вуаль и смется, — указалъ Николай Ивановичъ армянину на женщину. — И какая хорошенькая!

— Была бы не хорошенькая, такъ не сдернула бы вуали, — отвчалъ Карапетъ. — Будь съ косого глазы морда — еще больше закуталась-бы.

— Николя! не пяль глаза! Это даже неприлично! — дернула мужа за рукавъ Глафира Семеновна.

— Если не турокъ идетъ, турецкаго дамы всегда очень съ большая смлость… Сейчасъ вуаль прочь… «Смотри, дюша мой. какая я душка»! Тутъ на кладбищ, если холостаго человкъ, можетъ даже въ любовь сыграть, — повствовалъ армянинъ. — Видишь, дюша мой, еще одна дама передъ тобой вуаль сдернула.

— Николай Ивановичъ! Да чего-же ты сталъ-то! Стоитъ и выпучилъ глаза, — закричала на мужа Глафира Семеновна, вся вспыхнувъ. — Иди впередъ.

— Иду, иду, матушка. Вдь отъ посмотрнья ничего не сдлается. Но отчего-же Карапетъ Аветычъ, он могутъ догадаться, что мы не турки? Ну, я безъ фески, а вдь ты въ феск.

— А носъ-то мой, дюша мой? — тронулъ себя за носъ Карапетъ. — Самаго настоящій армянска носъ. О, турецки дамы знаютъ всякаго носъ!

— Да неужто это такъ? — спросила Глафира Семеновна и, какъ ни была сердита на мужа и Карапета, разсмялась.

Карапетъ воспользовался ея проясненіемъ среди гнва и сказалъ:

— Такого часъ теперь подошелъ, мадамъ, что надо закусить и кофе выпить. Вотъ кафеджи. — У него есть

хлбъ, сыръ, варенаго курица…Пойдемъ къ нему и онъ насъ угоститъ.

— Хорошо. Только пожалуйста, чтобы водки и вина не было, — согласилась Глафира Семеновна.

— Ни. ни, ни… Вотъ какъ этого памятникъ будемъ блы.

Они подошла къ телжк кафеджи. Тотъ уже раскинулъ на земл коверъ и попросилъ ихъ садиться.

— Надо ужъ по-турецки, мадамъ, — сказалъ Каранетъ. — Садитесь на коверъ.

— Ничего, сядемъ, отвчала Глафира Семеновна, опускаясь на коверъ. — Чай у него есть? — спросила она про кафеджи.

— Все есть, мадамъ.

— Такъ спросите мн чаю и бутербродовъ съ сыромъ.

Когда жена отвернулась, Николай Ивановичъ дернулъ за рукавъ армянина и тихо проговорилъ:

— А что-жъ ты хотлъ насчетъ коньяковой выпивки?

— Все будетъ. Молчи и садись.

Николай Ивановичъ слъ. Карапетъ сталъ говорить кафеджи что-то по-турецки. Тотъ улыбнулся, кивнулъ и сказалъ: «Эветъ, эветъ… Хай, Хай…».

Началось завариваніе чаю изъ большого кипящаго на жаровн чайника съ кипяткомъ Кафеджи подалъ компаніи на чистенькой доск длинный блый хлбъ, кусокъ сыру и ножъ.

— Вотъ какъ прекрасно! Ну, это еще лучше, я сама сдлаю бутерброды, — сказала Глафира Семеновна и принялась кромсать хлбъ и сыръ.

Чай розлитъ въ чашки и кафеджи поочередно сталъ подавать ихъ сначала Глафир Семеновн, потомъ Николаю Ивановичу и наконецъ Карапету.

Николай Ивановичъ опять дернулъ Карапета за рукавъ, напоминая о выпивк, а тотъ указалъ ему на чашку и проговорилъ:

— Пей, пей, дюша мой. Все будетъ хорошо.

Николай Ивановичъ поднесъ чашку къ губамъ и услыхалъ винеый запахъ, прихлебнулъ изъ нея и, почувствовавъ, что чай сильно разбавленъ коньякомъ, улыбнулся.

— Хорошо чайку съ устатку выпить, — произнесъ онъ, щуря масляные глаза.

— Пей, пей! И какого ползительнаго дло этотъ чай, такъ просто перваго сорта! — откликнулся армянинъ, тоже улыбаясь.

— Закусите вы сначала, а чаемъ потомъ будете запивать, — предлагала имъ бутерброды Глафира Семеновна.

— Потомъ, мадамъ, потомъ, дюша мой, барыня-сударыня, — отстранилъ отъ себя бутерброды армянинъ. — Сначала мы выпьемъ чай, а потомъ закуска пойдетъ. Очень пить хочется, мадамъ.

Мужчины смаковали глотки и наслаждались пуншемъ, приготовленнымъ для нихъ, по приказанію Карапета. услужливымъ кафеджи. Глафиру Семеновну они успли надуть вторично.

XCI

Гнвная, поблднвшая отъ злости, въ сбитой на бокъ второпяхъ шляпк, бжала Глафира Семеновна съ кладбища на пароходъ. Уста ея изрыгали цлый лексиконъ ругательствъ на мужа и Карапета. Дло въ томъ, что по винному запаху, распространившемуся изъ чашекъ Николая Ивановича и армянина, она узнала, что вторично обманута ими, но, къ несчастью, она узнала объ обман нсколько поздно, когда уже т допивали по третьей чашк пунша, и носъ у армянина сдлался изъ краснаго сизымъ, а у Николая Ивановича и осоловли глаза.