Шрифт:
Вера Петровна Желиховская
В Христову ночь
«Бог не есть Бог мёртвых, – но живых!»
Светло-Христово Воскресенье в том году, как и в нынешнем, было раннее. В северных наших губерниях ещё лежали глубокие снега; да и в средней полосе России, хотя и обнажились поля, и днём солнышко, пригревая, кое-где уже вызывало из сочной земли богатства, прикопленные ею за зиму, под пушистыми, белоснежными покровами, однако, пасхальная ночь была студёная. Последний осколочек луны светил в морозном, туманном кругу со светлого неба, по которому мерцали
Туда, часа уже три, народ валил со всех окрестностей; теперь не только паперть, но и весь погост светился в огоньках, зажжённых бабами-хозяйками, сторожившими свои куличи и крашенные яйца, в ожидании молебна и выхода батюшки со святой водой. Им, по близости от церкви, за оградой, теперь уж не так было холодно; а давеча, как шли они, таща и пасхи на освящение, и своих детишек, кого за руки, а кого и на руках в сладком сне, – многие перемёрзли. Кое-где ещё, в овражках да в тени лесных опушек, белели застрявшие полосы снега; под сапогами, случалось, и ледок подскрипывал, а тут ещё и ветер, да такой-то, порою лютый, что до самых костей прохватывал и щёки, и носы молодицам да малым ребятам докрасна нащипал…
Ну, теперь, уж недолгонько ждать-то. Давно уж перехристосовались все в ярко пылавшей церкви. Обедня кончается… Сейчас дьячок со старостой, с учителем школьным, да с отставным унтером «Спаси Господи люди Твоя» затянут, и выйдет причт со святой водой над пасхальной снедью «Христос Воскресе» петь. В рядах хозяек движение; чаще засветились огоньки; каждая грошовая свечечка жёлтого воску теплится и славит Бога своим огоньком, сливаясь в великом море сиянья, разлитого над Русью в эту Великую ночь.
Две женщины, обе молодые, приютились за углом церкви в амбразуре окна, в виду погоста и кладбища с его лесом покосившихся чёрных и белых крестов, с несколькими памятниками и оградами вкруг «барских могилок».
Женщины ведут беседу, пользуясь тем, что с их мест, всё равно, службы не видать. Маленькая девочка, положив головёнку к матери на колени, прикрывшись полушубком, долго глядела на красные яйца, разложенные вокруг миски с творожной пасхой, представляя себе, которым яичком она разговеется, а которым с братишкой «биться станет» и других, «мно-о-го» яиц себе набьёт, – да и вздремнула. А Митюха, мальчуган постарше, новые лаптишки оттоптал, бегая от церкви к мамке и обратно; он усердно утреню и обедню отстоял и обещался прибежать, перед тем, что батюшке выйти. Матери этих детей другая, бездетная бабёнка рассказывает, как она в кормилицах, «в городу жила», у одной из их соседок-помещиц девчонку кормила, и как эта девочка, – «царствие небесное её ангельской душеньке! – вот ровнёшенько год, об эту самую светлую ночку, померла»…
– И такая-то печаль, такая-то ужасть на матушку ейную, на Катерину Алексеевну, напали, – рассказывала бабёнка, – что не могла она ни на похоронах, ни на поминаниях бывать! Как запоют, этто, «Христос Воскресе из мёртвых и сущим во гробех живот даровал» – она вскрикнет и хлоп на пол, где стоит… Такая-то беда, да страх с нею нам был!.. Уж не знаю, как её ныне Бог милует, а в прошлую Пасху она так и не смогла ни одной службы отстоять… И с чего, кажись бы, этим словам ужасаться?.. Самые такие утешительные слова. А она – всё ничего, а как доходит до этого – силушки её не хватает!.. «Не могу, – сказывала, – я этого слушать! Зачем для всего света Он «смертью смерть
– Ишь! Грех какой! – рассуждала слушавшая. – Разве ж можно Господу Богу указывать?.. Его святая воля!
– Да уж ей это все – и матушка ейная, Анна Владимировна, и сестрица, барышня Лизавета Алексевна, и супруг ихний – хороший барин такой, добрый… Тоже крепко по дочери убивался, но до такого греха себя не допущал; даже нянюшка Настасья Артемьевна, все часто говаривали и на ум наставляли – но ничегошеньки поделать не смогли!.. Так я от них пред Вознесением пред самым уезжала, и ни единого разочку Катерина Алексеевна ни у одной службы не побывала.
– Ожесточение! – решила её слушательница. – Да что у ней ещё детки-то есть?
– Да в том-то и причина, что нету их!.. Были двое ещё сынков, старшеньких, – оба померли. Один уже годков пяти, никак, был… Что ли не помнишь, за прошлым летом бегал тут с отца Мефодия ребятёнками?..
– Да, да, да!.. Поди, ведь! Кому что от Бога: у бар не живут детки; а как при нашей бедноте, вон у Пахомкиной Анисьи, – что ни год в избе новый горлодёр орёт. И все живы! Все есть просят!.. Научить разве её подкинуть, как приедут они в свою усадьбу?.. Приедут об это лето, что ль?
– Приедут! Должно приедут… Завсегда, ведь, бывало к Пасхе приезжали… Никак отец Мефодий вышел?
Бабёнка встала заглянуть, что делается в церкви, и в ту же минуту Митька подошёл со словами:
– Идёт батюшка куличи святить, идёт!
– Марфушка! Вставай! Поп идёт!.. – толкнула мать спавшую девочку, и всё встрепенулось, всё ожило.
Священник с крестом, кадильницей и кропилом обходил, славя Воскресение Христово и кропя во все стороны.
Заря занималась. Огненная полоска с востока окрашивала выяснявшиеся облака: четвертушка луны тускнела и становилась прозрачней, а на земле всё отчётливей выступали цвета и предметы, принимая свою натуральную окраску, выделяясь яснее из белесоватых туманов холодной ночи. В промежутках пения и возгласов: «Христос Воскресе!.. Воистину Воскресе!» – слышалось другое, неумолчное, звонкое пение: по всей окрестности заливались горластые петухи, по-своему прославляя наступавшее светлое утро.
Народ расходился. Все поля вкруг погоста светились огненными точками; каждому хотелось донести Христов огонёк из церкви до дому.
– Мамка! А мамка!.. А я свою свечку лучше Машутке на могилку снесу! – предложил Митюха. – Я живо тебя догоню.
– И меня возьми, Митька! И я к Машутке хочу! – взмолилась девочка.
– Ну-ну! Только не валандайтесь! Поскорее… На, вот, Марфуша, снеси ей яичко красное: зарой под крестиком, – сказала мать, сбирая пожитки.
Недалеко отошли они от ограды, как уж дети догнали их, побывав на могилке сестры, прошлой осенью умершей, пятилетней Машутки.
– Я ей яичко под самый крестик закопала!
– А я свечечку в ногах, на камушке, прикрепил, – рассказывали дети.
– Мамка! Достанет она?.. А?.. Поиграет яичком-то? – допытывалась Марфуша.
– Как Бог, Отец Небесный ей дозволит! – отвечала мать. – Она тихое дитё была! Божие!.. По пятому-то годочку, как молитвы знала! Отче, Богородицу, Троицу – всю без запиночки говорила… Ежели угодны Творцу Милосердному чистые детские душеньки, наша Машутка беспременно в ангельчиках у Него состоит! – вздохнула она и, обернувшись, высвободила руку и ещё раз покрестилась на церковь и на могилку дочери.