В интересах революции
Шрифт:
Чеслав шагал по платформе станции Улица Подбельского мимо клеток с притихшими зеками. Завидев коменданта, охранники становились по стойке смирно, выпячивали грудь, а заключенные забивались в дальние углы клеток. Они хорошо помнили случаи, когда ЧК, прохаживаясь вдоль темниц, указывал пальцем на кого-то из узников. Несчастного уводили, и больше его никто не видел. Страх стать экспонатом анатомического музея был значительно сильнее ненависти к коменданту лагеря. Корбут это знал и умело культивировал ужас, посеянный им в душах заключенных. Те из них, кому посчастливилось протянуть в Берилаге достаточно долго, хорошо помнили спектакль, устроенный Чеславом на заре его деятельности в роли начальника лагеря. Один из заключенных попытался сбежать,
Рядом с указателем зон концлагеря ЧК свернул на засыпанные по самый край платформы пути. Дорожка из тщательно уложенного битого кирпича привела его к стальным воротам. Вооруженный «калашом» часовой отдал коменданту честь, отпер замок, отодвинул засов. Ворота распахнулись с душераздирающим скрипом. За ними открылись пути в сторону Черкизовской.
В паре десятков метров стояла личная моторисса Чеслава. Пожилой усатый машинист привычным жестом отдал честь и запустил заурчавший двигатель. Старая машина со скрипом тронулась с места. Вскоре моторисса на полном ходу миновала Преображенку, затем, не снижая скорости, въехала на обветшавший мост через Яузу, некогда открытый, а теперь забранный деревянными щитами.
По мере приближения к Дзержинской, настроение коменданта улучшалось. Он даже соизволил поговорить с водителем о каких-то пустяках. В предвкушении встречи с Томским грозный ЧК принялся напевать незамысловатый мотивчик песенки, слышанной в детстве:
Мы едем, едем, едем в далекие края, Хорошие соседи, счастливые друзья! Нам весело живется, мы песенку поем, А в песенке поется о том, как мы живем…В холодных глазах Чеслава появилось мечтательное выражение, жесткие складки в углах губ разгладились. Черный ангел Берилага не родился монстром. Не всегда целью его жизни была месть. Когда-то Чеслав был ребенком. Мать, образ которой почти стерся из памяти, убаюкивала его этой самой песенкой, а если мальчишка не засыпал, рассказывала сыну о гениальном отце. Человеке-легенде, посвятившем свою жизнь служению науке. До трагической гибели профессора мать несколько раз приходила к Чеславу во сне. Потом связь с безоблачным прошлым оборвалась. Восстановить ее могла только смерть врагов. Страдания одних приносят облегчение и радость другим. Это аксиома, стержень, ось, вокруг которой вертится мир. Закон жизни и смерти.
Мимо пролетали станции Красной Линии. Чеслав перестал насвистывать и внимательно смотрел на обитателей Сокольников, Красносельской и Комсомольской. Слишком много людей, а значит, по статистике, среди них достаточно предателей, которые рано или поздно окажутся в Берилаге. Не время и не место для сантиментов. Враг не дремлет, а значит, и нам нельзя расслабляться.
На платформу Лубянки вышел обычный Корбут — человек-машина, нацеленный на очистку Красной Линии и всего метро от отбросов человечества…
Толик был удивлен той легкостью, с какой конвоиры провели его и Аршинова через весь Рейх. Часовые не спрашивали у Лациса и Габуния документов, не интересовались тем, куда ведут пленников. Красные и коричневые собирались воевать, но оставались солидарными в том, что касалось общих врагов. Война войной, а экстрадиция по расписанию. Заклятые друзья всегда найдут общий язык. Одной рукой станут пописывать акты о ненападении, а другой — готовить танки к бою. Вспомнив о танке, Толик взглянул на Аршинова. Как он назвал то, что отыскал на поверхности? Самоходочка! Боевая машина поддержки танков. Наверное, мощная штука. А что, если… Томский собрался было спросить прапора, где конкретно он спрятал свою новую игрушку, и даже успел раскрыть рот, как вдруг Лацис ударил его рукояткой пистолета по спине.
— Держи пасть на замке, сучара, — проворчал похожий на обезьяну прибалт.
— А как нога? Не болит? — огрызнулся Толик. — В следующий раз я тебе ее с корнем выдеру.
— Не
На этот раз он постарался изо всех сил. Томский терпел удары, стиснув зубы, не давая выхода рвущемуся из груди стону. Избиение прервал Аршинов.
— Эй, садисты, вперед посмотрите. Что у вас там-то?
Габуния направил фонарик, куда указывал прапор, вздрогнул и строго посмотрел на Лациса, повелительным жестом призывая его к тишине. У стены туннеля, прямо под плакатом, оповещающим путников об особом статусе Лубянки, в расслабленной позе сидел человек. Казалось, он отдыхал. Добротная форма, до блеска начищенные сапоги. Насколько можно было судить с расстояния в пятьдесят метров — не спал. По крайней мере, глаза его были широко раскрыты и смотрели на противоположную стену туннеля. А если не спал, то почему ни единым движением не отреагировал на появление группы? Томский увидел, как Мартин и Гиви переглянулись. Наверняка решали, кому из них следует подойти к сидящему человеку первым. Смельчаки явно были обеспокоены. И было чем.
Толик разглядел в полутьме автомат с откидным прикладом и рюкзак, лежавшие на рельсах. Однако особое впечатление производила фуражка с красным околышем. Она лежала вниз донышком. И было в этом что-то очень символичное. Будто неодушевленный предмет сообщал о том, что его хозяин уже никогда не встанет и не нахлобучит ее на голову. Толик вновь посмотрел на конвоиров. Смуглое лицо Лациса побледнело, отчего стало выглядеть пепельно-серым. Что касается Габунии, то его лопатообразная физиономия покрылась крупными каплями пота. Губы дрожали. Стало очевидно: Гиви не подойдет к этому человеку ни за какие коврижки. Предпочтет обойти его стороной и продолжить путь, стараясь как можно скорее забыть обо всем увиденном.
Наконец Мартину удалось взять себя в руки. Он навел ствол пистолета на сидевшего человека и начал медленно приближаться. Гиви все еще пребывал в прострации. Даже когда Томский и Аршинов двинулись за Лацисом, продолжал стоять на месте. Теперь Толик видел разбросанные вокруг автоматные гильзы. Человек защищался. Принял бой и погиб. Вот только в кого он стрелял? Томский поднял голову. На плакате с надписью «Внимание! Вход на станцию Дзержинская только по спецпропускам» виднелись отчетливые следы пуль. Парень палил вверх. Толик вспомнил свой неудачный побег в перегоне у Пушкинской. Шары с зелеными глазами. Мерзкое ощущение липкой массы, забившей ноздри.
Мужчину убили существа, предпочитавшие подкарауливать свои жертвы на сводах туннелей. Новые обитатели метро, не имевшие ни политических убеждений, ни жалости. Оставалось только понять, зачем они убивали. Почему не поедали своих жертв? Ответ на мучивший Томского вопрос дал Мартин. Он наклонился, помахал ладонью перед лицом мертвеца, а затем тронул его за плечо. Гиви завопил. Лацис отпрянул назад, зацепил ногой рельс и упал. Толик и прапор попятились. Одного прикосновения оказалось достаточно для того, чтобы мертвец развалился на части. Если точнее — рассыпался. Внутри он был пуст. О таком не скажешь: кожа да кости. Только кожа. Исчезли не только внутренности, но и скелет. Кому же под силу удалить все это, не оставив даже намека на внешние повреждения? Только туннельным трупоедам, в существовании которых Толик всегда сильно сомневался, считал байкой, выдуманной какими-то болтунами для красного словца. Вот тебе и байка!
Как только они уйдут, мертвец соберет все, что от него осталось, и отправится в бесконечное путешествие. На поиски своих внутренностей. Туннельные тролли их не вернут, и тогда их жертва начнет охотиться на живых. Станет пожирать их внутренности, в тщетной надежде заполнить пустоту у себя внутри. Корбут, Габуния и Лацис просто девочки на прогулке в сравнении с порожденными метро призраками и чудовищами. Если их количество будет увеличиваться такими темпами, места для людей скоро не останется. Последнее убежище человечества опустеет, а существа, не имеющие названий, будут плодиться-множиться. Метро — их мир. Люди здесь просто гости, которых обманом заманили в пещеру людоеда. Глупцы, для которых лучший способ избежать мучительной смерти — самоубийство.