В когтях ястреба
Шрифт:
– Что за бред?! – воскликнул возмущенный Штелер, нахмурив густые брови. – Какое еще пешком?! Ты что, ополоумел?! От тряски мозги в пятки залетели?! Так я живо тебе их на место возверну! Забылся, свинья?!
Пораженный и оскорбленный услышанным Штелер быстро обошел лошадей, намереваясь задать зарвавшемуся мужику хорошую трепку. Однако кучер не побежал, не поспешил спрятаться в лесу и даже не пытался оказать сопротивление, а шлепнулся рассерженному нанимателю в ноги и так крепко их сжал трясущимися пальцами, что чуть не разорвал протертую ткань штанов.
– Ваша милость, помилосердствуйте, не губите! Во имя Небес прошу, у меня детки малые! Нельзя мне в Вендерфорте появляться, никак нельзя! – быстро запричитал мужик, заискивающе глядя моррону в глаза и умело выдавливая
Как ни горько это признать, а трусливый возница был прав. В мыслях Штелер грубо обругал себя за то, что не подумал, как его лихие действия скажутся на других. Дамам ничего не грозило, сразу по приезде они скроются в доме жениха баронессы, явно столь же знатного и влиятельного, как шалящая по лесам молодежь. К тому же им никто и не выдвинет серьезных обвинений, разве что слегка пожурят Линору за допущенное в благородном обществе сквернословие и за неумение наставницы выбирать попутчиков. Его самого в Вендерфорте ни стражникам, ни слугам вельмож не поймать, а если кто и умудрится выследить барона в родном городе, где беглецу с детства известна каждая улочка, подворотня да закоулок, то удачливый следопыт весьма пожалеет о своей находчивости. А вот кучера, который вовсе ни в чем не виноват, стражники найдут через час-два после того, как получат от командиров приказ, если он, конечно, не бросит карету. Продать старую колымагу после дальней дороги было практически невозможно: никто бы не дал за нее и треть цены. Именно он, вот этот самый жалкий, плачущий мужик, мертвой хваткой вцепившийся в колени моррона и выдавливающий из глаз слезу, должен был стать козлом отпущения за грехи нанимателя, держать ответ перед законом за попорченную физиономию одного знатного сопляка, за распоротый живот другого и за испуг ветреных девиц, вынужденных чуть-чуть протрястись в небольшой пробежке по кустам, буреломам да оврагам. Разозленные неудачными поисками стражники выместят на кучере злость, и если даже не забьют до смерти, то отправят на каторгу и обрекут на нищенское существование его семейство.
Ради того, чтобы уберечь невинного мужика от крупных бед, Штелер был готов совершить небольшую пешую прогулку. Ему оставалось лишь убедить в необходимости променада уже занервничавших, высунувших из окошка прекрасные личики спутниц.
– Вставай! – больно ударив кучера по рукам, Штелер освободил свои многострадальные штаны от его цепких пальцев, а затем схватил мужика за плечи и рывком поставил на ноги. – В деревню лучше не заезжай! Стражники из разъездов любят с вдовушками по укромным уголкам засиживаться. Часа два-три искать тебя не будут: пока молодежь до города доберется, пока пожалуется, пока то да се… Но лучше не рискуй, объезжай деревню и дуй на первый же большак! Купеческих повозок сторонись, торговый люд чересчур мнительный да докучливый, а пустая карета посреди дороги подозрения вызывает…
– Спасибочки вам, спасибочки огромное! – залепетал мужик, отвешивая на радостях почти земные поклоны. – Да хранят вас Небеса, милостивый государь!
– И за что же вас так благодарят, позвольте узнать? – проворчала Линора и надменно посмотрела на барона в ожидании немедленного ответа.
– За то, уважаемая, что я, вы и ваша очаровательная спутница сейчас немного прогуляемся пешком, – впервые вступил в беседу с дамой моррон за время всего путешествия, и первая же фраза, как назло, оказалась весьма неудачной.
– Что-о-о-о?! – протянула возмущенная Линора, придав вопросу интонацию: «Да как вы смели?!» – Неужто вы взаправду предположили, что мы будем топтать эту мерзость?! – головка негодующий наставницы слегка кивнула в сторону огромной лужи на дороге. – С какой, собственно, стати,
– Вылазьте, мадам, а то силой высажу! – не прокричал, а просто оповестил о своих намерениях внешне спокойный и невозмутимый Штелер.
Его ровный, негромкий голос прозвучал так убедительно, что наставница вдруг замолчала, недовольно фыркнула, тряхнув чепцом, и, схватив за тонкую белоснежную ручку все время молчавшую в смущении воспитанницу, покинула карету, естественно не забыв напоследок как следует хлопнуть дверцей.
Не веря своему счастью и больше всего на свете боясь, что сжалившийся над ним господин и его благородные спутницы вдруг передумают и прикажут везти в Вендерфорт, кучер по-молодецки шустро вскочил на козлы и хлестнул поводьями по спинам лошадей так бойко, как будто за его развалюхой гналась целая банда оголодавших дикарей-людоедов. По несчастному недоразумению, левые колеса кареты тут же въехали в глубокую лужу, и вся троица была обрызгана с ног до головы фонтаном холодного грязного месива. «Вот и делай людям добро!» – подумали товарищи по несчастью одновременно, но вслух каждый сказал свое. На этот раз даже стеснительная и робкая Анвелла выругалась, притом употребив слова, недостойные девицы из славного рода баронов ванг Банбергов.
Он лежал на траве, слушал тихий шелест травы с пением пташек и сквозь колышущуюся листву на кронах деревьев смотрел на голубое-преголубое небо, по которому изредка проплывали причудливых форм белые облака. Штелера не тянуло ввысь, ему не хотелось широко раскинуть руки-крылья и воспарить над землей, ему было комфортно и здесь, в густой траве среди порхавших со стебелька на стебелек бабочек и медленно проползавших по телу букашек. Совершенно обнаженный, без малюсенького лоскутка материи на когда-то тучном, а сейчас не худеньком, но мускулистом теле, барон Аугуст ванг Штелер, последний из славного рода «вендерфортских кабанов», чувствовал себя превосходно и никуда не торопился. Поблизости не было шумливых людей, а иногда пробегавшие мимо дикие твари хоть и издавали какие-то звуки, но не тревожили неподвижно лежащего человека, фактически бывшего частью лесного ландшафта. Звери, даже хищники, не мешали моррону наслаждаться наладившейся погодой и целиком отдаться плавному движению медленно протекавших в голове мыслей.
Он был абсолютно трезв и не чувствовал потребности опрокинуть стаканчик; он думал о женщине, и впервые за долгие месяцы эти думы не вызывали в нем ни злости, ни раздражения. Нет, былые обиды на слабый пол в целом и на отдельных его представительниц в частности не прошли, они просто стали менее значимыми и раздражающими, потускнели, отступили, затупились, как топор-колун, который давненько не затачивал нерадивый хозяин. Моррон и предположить-то не мог, что вспышка женского гнева произведет такой исцеляющий эффект, сможет погрузить его израненную всяческими переживаниями, нескончаемым самоедством и вином всех сортов душу в умиротворяющую негу самодостаточности и спокойствия. Душевное равновесие, в поисках которого он, собственно, и отправился в город детства, еще не было обретено, но, словно парус надежды, уже замаячило на горизонте. И все это случилось… сбылось благодаря ей, той женщине, которая ненавидела его, пожалуй, больше чем всех остальных мужчин на свете, возможно и вместе взятых.
«Вы ничтожество, милостивый государь! Слышите, жалкое, убогое ничтожество! Спившийся старый слизняк, не способный ни на что! Вы – само Невезение и сама Глупость в одном лице! – отчитывала барона особо прекрасная в гневе Линора, тыча ему в грудь кончиком длинного изящного пальчика. – Коль уж угораздило вас взяться нас спасать, так довели бы дело до конца, но нет, вы лишь прогнали разбойников! Вы напились как свинья, вы едва стояли на ногах и, конечно же, не кинулись в погоню за мерзавцами! А они, между прочим, утащили не только наши с Анвеллой платья! Из-за вашей нерасторопности и вопиющего слабоумия пропало все: и дорожные грамоты, и письмо от барона ванг Банберга, и подарки семье жениха!»